Сколько нам еще жить?..

«Вы спрашиваете каким был Алексей Кравцов? Однозначно на этот вопрос ответить нельзя. Правильнее будет рассказать о личном составе вообще, в том числе, и о Кравцове. В то время, которое вы просите описать, молодежь приходила на пополнение Красной Армии и погранвойск с образованием два-три, редко пять классов. Служили на заставе украинцы, ребята с Волги, были татары, Кравцов был широкоплечим, высоким, а волосы — русыми. Отличался настойчивостью в любом деле, во время занятий на спортивных снарядах делал все очень тщательно. А если что не получалось — повторял по несколько раз, пока не добивался более высших результатов. По стрельбе и метанию гранаты занимал призовые места не только на заставе, но и в отряде. Все ребята его уважали, и он был со всеми очень приветлив. Сочетались в нем железная выдержка и удивительная доброта. А как хорошо играл на гармошке, песни любил…»

Ширали умолк. За открытым окном синели вершины гор. Легкий ветер влетал в палату, приносил запах свежескошенного клевера, слышалось щебетанье птиц, шелест листьев могучих чинар. Их ветви тянулись в окно. Видимо, им тоже хотелось услышать о том, что было более полувека назад…

— Ширали, читай дальше, — кивнул на листки Андрей.

— Прочти, Ширали, — попросил и сержант.

Айнур и Гозель молчали, но по их лицам можно было понять, что девушки ждут продолжения письма.

Ширали читал письмо и уносился мыслями в далекое время, потом возвращался назад и чувствовал, что в какой-то мере завидует своему другу и сержанту… Они уже были чем-то похожи на того далекого комсомольца, о котором с такой любовью писал полковник Ткаченко. Андрей спас женщину, Гриша был ранен, но сумел задержать нарушителя… А что сделал он, Ширали? И сможет ли вообще что-нибудь сделать?..

«Так вот каким был этот Алексей Кравцов, — думала Айнур, — смелым, решительным, непримиримым. А ее, комсомолку, хотят насильно выдать замуж, взять калым. И она не может противостоять воле отчима… Нет. Не бывать этому!»

— «Комсомольцы — добровольцы», — звучала в голове Гозель знакомая мелодия, и под ее напев ей хотелось хотя бы одним глазом увидеть далекое уже время. И не только увидеть, но и принять самое деятельное участие. Ну, а если нельзя туда — что бы хорошее, доброе сделать сейчас? Ведь она же комсомолка и хоть чем-то должна походить на «того парня»…

Гриша тоже был тих и задумчив. Он снова «прокручивал» в памяти детали недавней схватки с нарушителями, представлял, как бы на его месте поступил Алексей Кравцов? Конечно, более умело, более продуманно…

Иной образ героя-пограничника вырисовывался перед Андреем. В беседах с Ширали, Кучук-ага, собственных мыслях он уже нарисовал образ героя-пограничника. И теперь, слушая рассказ полковника Ткаченко, он сверял, насколько правильным был образ, созданный воображением. И убеждался, что Алексей в жизни был проще, понятнее. И какими-то мелкими, незначительными казались переживания о лице, шрамах. Да и сам факт спасения матери Айнур начинал бледнеть, как бледнеют предрассветные сумерки перед ослепительными лучами восходящего солнца…

Их было в палате шестеро: две девушки и четверо ребят, один из которых как бы пришел сюда из своей вечной молодости, чтобы поговорить, послушать, посмотреть. Шестеро комсомольцев, и все они нуждались в этой встрече. Она была нужна им, совершенно разным и в то же время похожим друг на друга…

— Вот таким был Алексей, дорогие ребята, — прочитал Ширали последние строки письма и, аккуратно сложив листки, вопросительно посмотрел на друзей.

Закусив пухлые губы, Айнур рассеянно перебирала кончик косы. Похрустывая по привычке пальцами, задумчиво смотрела в окно Гозель. Сержант осторожно щупал руку, словно пробуя, — нельзя ли снять гипс? Задумчиво покачивал головой Андрей, как бы стараясь утихомирить боль.

Стояла тишина, никому не хотелось нарушать ее, ни движением, ни словом. Ребята как бы чувствовали, что в маленькой палате военного госпиталя присутствует незримо кто-то еще…