Сколько золота в этих холмах

Невидимые ей, спрятавшиеся Люси и Сэм тоже присели. Вечер теплый, спина у Люси потеет. Она видит белую полоску на шее ма, лопатки, выпирающие под одеждой. Потом она слышит, как ма что-то жует. Ма становится вполоборота, в руке у нее что-то длинное. Морковка? Батат? Из-за налипшей земли не разобрать.

– Что это? – шепчет Люси.

– Земля, – говорит Сэм.

Этого не может быть. Ма корит Сэм за то, что та подбирает еду с пола, ма два раза протирает каждую тарелку – один раз для сухости, другой – для блеска. И все же темные земляные пятна отчетливо видны на щеках ма. Но Сэм не вполне права. Ма лижет, пока не обнажается поверхность того, что она держит в руке, потом появляется круглый сустав, отливает белым светом. Она держит кусок кости.

– Нет, – говорит Люси, говорит громче, чем намеревается. Ее вскрик заглушен хрустом.

Сэм наблюдает за происходящим, кажется, что тьма ей нипочем, нипочем земля и затасканная юбка, распустившаяся косичка. Люси отводит глаза, она не хочет видеть, что еще может съесть ма: земляных червей, камушки, древние прутики, выкопанные яйца и лиственную плесень, скрежет жучиных ножек. Пир из волглых тайн земли.

* * *

Прежде ма и Люси хранили секреты друг друга. Каждый день ба и Сэм исчезали в сумерках на фургонной тропе – уходили на разведку или на охоту. И каждый день Люси и ма оставались вдвоем среди холмов, лишенных звуков. В просторную, просторную тишину проливала Люси свои страхи – она боится мула, она украла нож у ба, она завидовала Сэм… Ма впитывала слова Люси, а ее кожа впитывала в себя позолоту предвечерья. Ма знала, как хранить тайны в тишине, иногда приборматывала что-то, иногда наклоняла голову, иногда гладила руку Люси. Ма слушала.

Ма, в свою очередь, рассказывала Люси, как она растирала руки салом, чтобы они были мягкими, какие трюки она использовала, торгуясь с мальчиком мясника, как выбирала со всем тщанием кусочек получше, с кем дружила. В эти мгновения Люси знала, что ма больше всех любит ее. Пусть у Сэм волосы ма, ее красота, зато ма и Люси были соединены словами.

Но в эту ночь Люси замыслила предательство. Она лежит без сна, долго после того, как Сэм начинает храпеть. Ей не уснуть. Стоит ей закрыть глаза, как в них начинает просачиваться, словно лунный свет, сияние зубов ма. Когда внизу скрипит открывающаяся дверь, Люси машет ба, просит его подойти.

– Повтори-ка, – говорит ба, когда Люси заканчивает свой рассказ. Он стоит на прикроватной лестнице, его заговорщицкое лицо вровень с ее. – Мань мань дэ[25]. Что она ела?

На его лице появляется странная ухмылка, когда Люси спрашивает, не следует ли им открыть сундук ма. В сундуке ткани и сушеные сливы, а самое главное – пахучие, горькие лекарства, из которых ма заваривает целительные бульоны.

– Спи, – говорит ба и спускается. – Твоя ма не больна. Я готов поставить на это кучу денег.

Люси дожидается, когда он исчезнет из виду, потом скатывает матрас, чтобы можно было смотреть через отверстие в основании кровати. Внизу она видит ма, ссутулившуюся в кресле, ба, который подходит к ней, собираясь ее разбудить. Первыми открываются глаза ма. Потом рот.

Ма начинает бранить его.

Люси никогда не слышала, чтобы ма бранилась, но теперь она начинает понимать, что ночь – иная территория. Сколько лет и веков были проглочены с теми костями? Достаточно, чтобы в эту ночь казалось, будто из горла ма льется поток чего-то иного. Чего-то неимоверного, неблагородного. «История», – думает вдруг Люси, вспоминая пьяницу, который плюнул на их фургон два городка назад. Пока ба и ма смотрели вперед, пьяница кричал о земле и праве на нее, о том, кому она принадлежит по закону и что должно быть захоронено. Люси не помнит точных слов, сказанных этим человеком, но в разлетающихся изо рта ма брызгах слюны, в срывающемся голосе она видит и слышит то страшное существо. Наверное, это история.

Ма спрашивает, который час. Она называет ба лжецом. Она спрашивает, сколько тут может быть вдов. Обвиняет его в том, что он опять играет в азартные игры.

Когда она замолкает, чтобы перевести дыхание, ба говорит:

– Ты ела землю.

Ма подтягивает одеяло повыше, наверное, чтобы скрыть грязь под ногтями. Ткань, скользя по сухим рукам, издает звук, подобный тому, что слышен, когда змея сбрасывает кожу.

– Ты заставляешь моих собственных детей шпионить за мной? Ни чжэй гэ[26].

– Неужели ты не понимаешь, что это значит? – ба опускается на колени. Ма в удивлении подается назад. – Цинь ай дэ. – Руки ба берут когтистые руки ма, нежно гладят их. – Эта тоска. Эта болезнь. Это напряжение между нами. Это, наверно, ребенок.

Ма отрицательно покачивает головой. Щеки ее темнеют. У нее испуганный вид, она слышит прежний непрерывный поток обещаний. На лице ма появляется нечто похожее на улыбку, а потом выражение на нем снова меняется. Становится жестким. Люси будет вспоминать эту жесткость много лет спустя, пытаясь понять, что это было тогда на лице ма: решительность, или мужество, или холодность. Пытаясь повторить это выражение.