Скопец, сын Неба

- И только в языке! Душа - хранилище языка. Поэтому душа и мир единосущны. Мир есть язык. Все называемое существует, и все существующее называемо. Первая часть этого утверждения очевидна. Если что-то можно назвать, то оно уже существует в языке. Когда Бог открылся Моисею под своим именем, он дважды свидетельствовал о себе: что он существует и что у него есть имя. И как возможно одно без другого? Вторая часть утверждения не кажется такой очевидной. Возможно, что-то может существовать вне языка. Тогда оно существует в недоступном для нас смысле. Мы даже не способны говорить о нем, даже помыслить его невозможно, ибо оно вне языка. А теперь, Матфей, попробуй вместить в себя то, что я скажу. Царство Небесное вне языка. Оно за тем прахом, из которого состоит этот мир. То самое, что невозможно даже помыслить. Когда говорю: Царство Небесное, - ничего не говорю. У него нет даже имени. Преступаю, но не могу преступить; говорю, но не могу говорить; называю, но не могу назвать. Душа не может выйти из языка, - только с гибелью своей. Нет души вне мира, и нет мира вне души. Царство Небесное начинается там, где кончается душа. Это царство чистого духа, Духа Святого. Там нет языка, там нет человека, там нет ничего. Только свобода, свобода, которая и не снилась человеку, свобода чистого Духа. И все мы носим его в себе. Поэтому я сказал тебе: Царство Небесное внутри тебя. Но помни! Когда говорю “Царство Небесное” и “Святой Дух”, - ничего не говорю.

- Как это?

- Вот, стены твоего дома, - Иисус жестом охватывает пространство комнаты.- Допустим, что мы не знаем, что за этими стенами, но говорим: “то, что находится за этими стенами”. Вот имя ему. Мы назвали его для себя, но это - не его истинное имя. А если за стены нельзя зайти, то нам никогда не узнать, что находится за ними. Если стена эта есть конец языка, то там за этой стеной, за языком и находится Царство Небесное. Но не войдешь в него, пока не расстанешься с последней полушкой своей души. В египетском Саисе есть храм, внутри которого начертано: никому из живых не поднять этого покрывала. Это покрывало есть покрывало языка. Отделяя сущее от несущего, само это покрывало то ли существует, то ли не существует. Можно сказать, что бытие этого покрывала - этой границы языка - призрачно и мерцательно. Язык бесконечен, и как бы далеко душа не зашла в нем, всегда можно зайти еще дальше. Поэтому из языка невозможно выйти. Но более того, невозможно коснуться даже его границы, как этой стены, и сказать: вот конец. Тебе ведь известно, Матфей, что нет самого большого числа?

- Да, я знаю это.

- Но, Матфей, я только что назвал его: самое большое число. Как же так? Запрет назвать самое большое число, сам себя нарушает. Запрет на имя - уже имя. Монахи в храме в Саисе обривают на себе все волосы и многократно в день омываются. Они дали обет молчания, но не потому, что им запрещено говорить, а потому что невозможно говорить о том, чему они поклонятся, ибо поклоняются они, сами того не зная, Святому Духу.

- Учитель, ты видел этот храм? - восхищенно спрашивает Иоанн.

- Нет. Я прочитал о нем в одной книге Геродота.

- Я теперь не смогу уснуть, учитель, - признается Матфей, впервые решаясь назвать Иисуса этим титулом. - Как жаль, что все это я не смог записать!

- Скажу и более того, если вместишь в себя.

- Я готов слушать до утра.

- Вмести же, Матфей: Святой Дух совершенно бесчеловечен. В нем нет добра и зла, верха и низа, чистого и нечистого, ведь все это из этого мира, из языка, а в Святом Духе - сама чистота и нет языка. Могу рассказать тебе о том, откуда взялся этот дуализм и почему человек хранит его в самых глубинах души. Святой Дух ничего не разрешает и не запрещает. Не ты нужен ему, он нужен тебе, ибо твоя душа существует только благодаря Духу. И таких, как ты, у него - бессчетное число, а он у тебя - один, один на всех. Тело обретает душу, как плод - косточку, а душа содержит в себе Святой Дух, как косточка содержит в себе дерево. Мало горчичное зерно, но из него вырастает дерево, в ветвях которого селятся птицы. Душа содержит в себе Святой Дух. Не говорю, что твоя душа содержит частицу его, но говорю, - весь Дух, ведь целое и части целого, как и чаша с ее осколками, из этого мира, из языка. В Святом Духе нет частей.

Иоанн замечает, что Иисус рассказывает Матфею о Царстве Небесном не так, как рассказывал ему, но менее поэтично и более учено. И это даже немного обижает юношу. Разве Иоанн глупее Матфея?