Скопец, сын Неба

- Святой Дух един и неделим. Бесконечное число раз он осознает себя, и каждое осознание рождает душу. Но душа эта еще не есть полная душа. Чтобы стать полной, ей нужно осознать самую себя, узнать себя как душу. Только в этом втором самосознании душа становится полной. Что видит и слышит младенец, явившийся на свет? Думаешь, он видит и слышит, как мы? Нет, говорю тебе. Он видит пустоту и слышит тишину. Ничто, которое уже есть имя, есть не- что. Чтобы увидеть мир, младенцу необходим язык. А до той поры нет для него мира. Мир - это он сам, и мать, кормящая его молоком, еще не мать ему, а часть его. Мать знает, что он вышел из нее и пришел в мир, но он не знает. Мать и весь мир, которого он еще не видит, все в нем. Не мать родила его, он родил мать и весь мир. Есть только Я и ничего другого. И когда, наконец, младенец впервые скажет себе Я, то скажет в действительности - “он”. Это покажется тебе невероятным, Матфей, но человек в действительности не может произнести истинное Я, когда он называет себя этим именем. И на всю свою жизнь человек сохраняет в самой глубине своей души эту странную память, и ему кажется все еще немного удивительным, что можно самого себя видеть, слышать и трогать. Разве истинное Я могло бы видеть себя? Есть одно единственное Я - Святой Дух. И самым невероятным человеку кажется в той глубинной памяти, что можно самого себя убить. Разве истинное Я могло бы убить себя? Мы познаем мир только в присутствии самих себя, и не можем познавать его отдельно от себя. Вот почему человек - мера всему существованию.

Матфей возбужденно слушает своего гостя. Никогда у него не было такого интересного собеседника. Ему кажется, один из древних философов, чьи манускрипты он коллекционирует, воплотился в этом человеке с особенным выражением глаз и печальной улыбкой и посетил его дом.

- Две грани, - продолжает Иисус, - две зыбкие и мерцающие грани языка, отделяют нас от Святого Духа - рождение и смерть. Думаю, Матфей, тебе знакомо рассуждение греческих софистов о том, что смерть недоступна человеку. Смерти нет, говорят они, ибо пока мы живы, смерти еще нет, а когда мы мертвы, смерти уже нет. И они правы. Душа ведь состоит из языка. Приближаясь к границе языка, она теряет самую себя. Чем ближе она к этой непостижимой границе, тем меньше ее остается. Где кончается жизнь? Можно ли провести такую черту? Из чего же состоит такая граница - из жизни или из смерти? Софисты правы: нельзя провести эту черту. Но нам хочется заглянуть за эту черту. Говорю вам: там Царство Небесное. Там нет человека. Только Святой Дух и бесчеловечная свобода. Радуйтесь, братья мои: впереди только Царство Небесное. Но возлюбили люди жизнь, так возлюбили, что объявили невероятное право человека убить самого себя, тягчайшим грехом. Убивающий себя разрывает завесу в Святая-Святых. И это правда. Однажды разорвется завеса в Святая-Святых, и ты войдешь в Царство Небесное, оставив душу свою навсегда.

Наступает тишина.

Иуда пронзительным взглядом смотрит на Иисуса. Он не пропустил ни слова из его страстной речи, и, очевидно, именно последние слова Иисуса имели для него наибольшее значение. Иоанн был все это время больше погружен в музыку учительской речи, чем в ее смысл. С последним аккордом этой чудесной музыки он бросается на шею возлюбленного учителя.

- Ну-ну, мой мальчик, - смущенно произносит Иисус.

Матфей восхищенно осмысляет эту новую для него философию.

- Учитель, - теперь уже смело говорит он, - не налить вам вина? Или хотите меду?

Матфей не знает, как ему выразить свою благодарность. Он вдруг вскакивает на ноги:

- Я сейчас вернусь, - и бросается во внутренние покои, откуда недавно принес свои свитки.

Опять хлопают какие-то крышки, и через пару минут он возвращается с алым свертком в руках.

- Учитель, извините меня за то, что я скажу. Ваш финикийский плащ был когда-то хорош, но он немного обветшал. Я понимаю, что философы не придают значения одежде. Разве одежда может украсить мудреца? Но позвольте мне преподнести вам точно такой же плащ, как ваш, только совсем новый.

Он разворачивает перед гостями свой алый сверток.

- Я не принял бы жертвы, но дар приму.

- Поверьте! Это от чистого сердца.

- Благодарю, Матфей.

- Пусть он вам послужит так же, как послужил старый плащ.

Позже он готовит царскую постель Иисусу из горы матрацев и так заботливо укладывает его, что тот начинает сердиться и выпроваживает его из приготовленной комнаты. Иуду и Иоанна Матфей также селит в отдельных комнатах на женской половине дома, которая у него пустует. Его предшественник имел большую семью и пристроил к таможне эту женскую половину. Теперь она пригодилась и ему. Сам Матфей, прибрав стол и погасив светильники, устраивается здесь же в гостиной на подушках.

Таможня погружается во мрак и тишину.

Матфей перебирает в памяти речь Иисуса. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны алчущие, ибо насытятся. Блаженны миротворцы, ибо станут сынами Неба.