Скопус-2

— А мне вот однажды пришлось, — вздохнула Сусанна Николаевна. — Мы тогда на Дальнем Востоке жили. Муж у меня был офицер. Природа там дикая, леса кругом, горы. Муж по службе занят, а я, бывало, целый день одна дома. А после того, как сын умер, просто места себе нигде не находила, — кажется, ушла бы куда-нибудь да и не возвращалась. Иной раз возьму лошадь да и поеду куда глаза глядят. Еду себе так, еду, вроде забудусь, и легче на душе делается. Однажды тоже вот, помню, забралась, сама не знаю куда, вдруг гроза — прямо как теперь, внезапно, откуда ни возьмись. А может, я задумалась, не заметила. Гром загремел, лошадь испугалась и понесла. Вообще-то она смирная была лошадь, а тут прямо как взбесилась. И я ничего не могу с ней поделать, держусь только, сколько сил хватает, лишь бы не упасть. Дождь льет, темень, ничего не видно, не знаю даже, где я нахожусь, и тут выезжаем мы с моей лошадкой на ровное место — поле какое-то, что ли. Так там все сопки да горки, а тут вдруг не то луг, не то поле. Лошадь как будто чуть успокоилась, а может, устала, кто ее знает, приостановилась, и тут как полыхнет прямо у меня над головой, как ударит! Я от страху шею ее обхватила, а она постояла немного, постояла и — рухнула. Счастье, что я успела ногу из стремени выдернуть, а то бы придавило. С тех пор ничего не могу с собой поделать — не выношу грозы, и все тут.

— А я ее с детства не выношу, — призналась гостья. — Мы ведь в сельской местности жили, дом был большой, деревянный, дуб, помню, под окном громадный. И вдруг тоже вот как сейчас — гроза, да как саданет в этот дуб — ужас! На всю жизнь страх остался. А как же вы, Сусанна Николаевна, золотко, после дорогу-то оттуда нашли — из этих сопок?

— Я и не нашла, меня на другой день разыскали. Я еще несколько часов без сознания там провалялась. А муж, оказывается, всю часть на ноги поднял.

— Ну нет, — вздохнула гостья, — вы уж меня извините, а я бы на лошадь ни при каких обстоятельствах не полезла. Я с детства страшная трусиха. И потом, я вообще в толк не возьму — как так можно одной разъезжать? Да еще в сопках каких-то! А если бы вас китайцы украли?

— Что вы! Там от нас до китайцев еще два дня скакать было!

— Все равно страшно. Не китайцы, так разбойники. Я, бывало, и по своему двору-то пройти боюсь, особенно как стемнеет. Уж больно я невезучая. Вечно со мной что-нибудь да приключится! У нас сосед был, так он возле своей усадьбы запруду устроил и лебедей там разводить вздумал. А мне лет пять, верно, тогда было, я на этих лебедей засмотрелась, да в воду и плюхнулась. Счастье, что люди рядом были, вытащили…

Я устроилась в уголочке на диване и, поджав под себя ноги, под раскаты грома и блеск молний слушала истории из жизни обеих женщин. Сусанна Николаевна наконец заявила, что у нее занемело все тело и это просто что-то невероятное, чтобы столько времени безостановочно полыхало. Я подошла к окну и увидела, что она права — полыхали уже не молнии, а электросварка. Бурей повалило несколько деревьев и покорежило какие-то столбы, и теперь аварийная машина с высоченной лестницей стояла поперек проезжей части и восстанавливала повреждения. Я распахнула раму, и с улицы хлынул дивный прохладный запах только что утихшей грозы.

Сусанна Николаевна и ее подружка с кряхтением выбрались из своего подстолья и снова захлопотали вокруг чайника, который специально — чтобы лишний раз не таскаться на кухню — был электрическим и кипятился тут же в комнате подле утюга. Я нашла в себе мужество отказаться от дальнейшего чаепития, сбежала с девятого этажа тусклой, провонявшей котами лестницы и очутилась на бульваре.

Все движение стояло. Буря повалила самые старые, самые толстые и на вид самые крепкие деревья, так что вся проезжая часть оказалась перегороженной могучими стволами. Аварийная машина, видимо, кончила свое дело и, втянув в себя лестницу, укатила, а на ее место явилась другая. Двое рабочих принялись ручной пилой перепиливать метровой толщины ствол. К запаху грозы примешивался запах свежей древесины. Какая-то женщина наломала зеленых веток и понесла их в руках, как букет. И в это время выглянуло солнце.

Всю площадь Пушкина, и весь Тверской бульвар, и улицу Горького залило розовым утренним светом. На самом деле час был далеко не ранний, что-то около девяти, и солнцу как будто полагалось уже зайти, но поначалу я не особенно смутилась.

Вокруг было полно народу — пережидая грозу, все где-то прятались, а теперь высыпали на улицу, возбужденные и говорливые. Люди спешили по домам, перекликались, отряхивались от дождя, возмущались, что нет троллейбуса, а потом решали добираться пешком — что делать, не стоять же тут до утра.

А солнце поднималось все выше — круглое и радостное, как тульский самовар.

Я тоже решила идти пешком, хотя по улице Горького — а мне надо было идти по улице Горького, я жила на Скаковой — троллейбусы ходили. Но мне жалко было терять из виду восходящее над городом светило.