Скопус-2

Я постаралась не выказать своего смущения.

— Тетя Мурочка, ты просто устала.

— Самое ужасное, что я понимала, прекрасно понимала, что этого не может быть, и все-таки я не выдержала и бросилась ее ловить. А она летала вокруг стола и никак не желала остановиться. А потом она превратилась в огненный шар.

— Это на тебя подействовало солнце, — сказала я.

— Какое солнце? — в голосе ее прозвучала вовсе не свойственная ей хитрость.

— Солнце — после грозы. Которое никак не хотело заходить…

— А! — воскликнула она радостно. — Значит, ты тоже видела! Значит, я не сошла с ума! Слава Богу! — она шумно вздохнула и с облегчением откинулась на спинку стула. — И стояло солнце над Гивоном и не спешило к западу… Но знаешь, что мне кажется странным, — разве здесь Гивон?

Я пожала плечами.

— Ты знаешь, что я думаю? — она понизила голос и оглянулась по сторонам, будто кто-то мог нас подслушать. — Это отражение!

Я решила, что тетя Мура прочитала заметку в «Вечерке», но оказалось, что она имеет в виду нечто иное.

— Раньше, — произнесла она торжественно, — все было настоящее. Истинное небо и подлинная земля. А теперь… Теперь время движется вспять. В этом все дело! Да, я это поняла. Мы живем в обратную сторону. Это солнце — это отражение того, гивонского. Но никто не знает. Так что ты молчи. Теперь, чтобы понимать, надо читать с конца — сзаду наперед! Но главное не это, — она перешла на шепот. — Главное — вычислить расстояние. А иначе — низвергнемся в пропасть… — с этими словами она подошла к окну и действительно принялась что-то вычислять, приложив к пасмурному рассветному небу непонятно откуда взявшуюся линейку.

Я не стала разубеждать ее. Тем более, что я и сама не знала, кто, зачем и с какой стати остановил дневное светило над столицей первого в мире социалистического государства. Может быть, тети Мурино объяснение не хуже всех прочих. В прежние времена все было просто и ясно: Иисус Навин попросил Бога не убирать солнца с неба, чтобы не дать врагам потихонечку смыться в потемках, а потом с новыми силами наброситься на Израиль. Бог внял его просьбе и помог закрепить и упрочить победу. Все тогда было честно и недвусмысленно. Но разве теперь кто-нибудь решится сказать, зачем и почему происходит или не происходит то или иное событие? Нету теперь однозначных ответов. Я изумлен был видением сим и не понимал его. Поди узнай, была ли какая-то связь между солнцем, застывшим в тот день над Москвой, и тети Муриным безумием, и содержался ли в небесном видении намек на некую грядущую победу и скорый выход дома Израиля из египетского рабства, и имеет ли все это хоть какое-то отношение к тому факту, что я живу теперь в Гивоне и с порога своего дома могу видеть гору, на которой похоронен пророк Самуил[18], — гору, сидящую выше окрестных холмов и смотрящую одним оком в сторону Иерусалима, а другим — в сторону Гивона.

По этим вот склонам в тот день разбросаны были трупы врагов, а теперь скачут по ним серны и осторожные лисы мастерят свои норы в узких кривых пещерах. Фары скользящих в долине машин на мгновение рассекают надвое ночную тьму и выхватывают из мрака пушистый силуэт опешившей охотницы.

А когда затихает движение на шоссе, и утомляется, и засыпает всякая тварь, раздается над Гивоном голос пророка:

— Теперь же предстаньте! — требует венчавший Саула на царство. — У кого я взял вола, у кого взял осла?

Голос гудит и плывет, и перехлестывает через холмы, и затопляет долину.

И, глядя на никелевый серпик Венеры в темном высоком небе, я отвечаю:

— Не брал ты у нас, Господи, да и не было у нас этого. А была у нас швейная машинка, зингеровская, старенькая, да поваленные бурей деревья, да еще очереди, очереди, очереди да странное атмосферное явление.

А больше и не было у нас ничего.

Феликс Кандель

Не прошло и жизни Отрывки из романа

…а в девятой квартире перевелись даже тараканы.

Сами ушли — никто, вроде, не гнал.

Грустно и голодно.

Звенели когда-то времена — тесные, сутолочные, колготные, пекли-варили-жарили, щедрые крошки сыпали со столов: тараканьи гулянки заполночь.

Умерла прежняя квартира, и тараканы ушли. Ушли тараканы в развеселые кварталы, в сытные кухни — хлебные края.

Рыба ищет, где глубже, а таракан — где лучше.

Пробивается свет из-за двери, солнечный неуместный блик. Паркет отдает желтизной. Старый, дубовый, в крупную шашечку: никак рассыхаться не хочет.

Пройди в глубину, в темноту, в тайну коридорную: кто-то за плечо тронет, волосы опушит, ладонью по щеке огладит…

— Кто тут?!

Никого.

Лифт урчит за стеной. Лифт-старикан, который давно уже живет сам по себе. Хочет — едет. Не хочет — стоит. Покажешься — повезет. Заупрямится — высадит. Дверью запахнется: стоит, думает, вспоминает свое… Редко-наредко — по весне — разыграется, ни с чего вроде, да и пойдет кататься вверх-вниз. И поскрипывает, как повизгивает. И подрагивает, как подпрыгивает. Будто детьми переполнен.

К старости мы все сумасшедшие.

Попадись ему в игривую минуту, до утра не отпустит, укатает до одури.

Особенно старушек.