Скопус-2

«Бредет с заката царь природы, и удивленные народы…» Самым удивительным было как раз то, что «народы» нисколько странному явлению не дивились. Множество людей двигалось по тротуару навстречу мне и рядом со мной, все оживленно разговаривали, но солнце их, видимо, нисколько не волновало. И добро бы их занимало что-то важное, стоящее, интересное — ничего подобного! Наоборот, все, что мне удавалось услышать, вообще не заслуживало быть произнесенным.

— Я ей тысячу раз уже говорила, — лопотала какая-то старушенция, — если у вас что-то бежит, так будьте добры, возьмите тряпочку и вытрите. Если не желаете следить за своими кастрюлями, так по крайней мере потрудитесь за собой убирать…

Надо заметить, что направление улицы Горького строители Москвы выбрали удачно — сколько я ни шла, солнце все время стояло у меня перед глазами. Но разговоры прохожих огорчали меня все больше. Особенно выделялся на общем фоне голос какой-то упитанной женщины лет тридцати — она шагала недалеко от меня и говорила с апломбом:

— А я ему так и сказала: если вы хотите здесь работать, прекратите склочничать. Потому что у нас есть способ прищемить склочнику язык, имейте это в виду!

— А он что? — интересовалась ее спутница.

— А что он может мне ответить? Ему по существу сказать нечего. Он свои кляузы даже не скрывает. А я ему сказала…

Прочие разговоры были еще менее содержательными. То тут, то там вспыхивали какие-то мгновенные обиды и перепалки:

— Смотрите в конце концов, куда вы ступаете! Нельзя же так!

— Шляпу надел, а не видит, куда лезет!

— Он думает, он тут один!

А золотой диск висел над площадью Белорусского вокзала и изливал на город яркий непонятный свет. В голове у меня начали вертеться какие-то неизвестно откуда взявшиеся фразы: И кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится?.. И дам вам сердце новое, и новый дух дам вам… Будет день, и ночь отступит…

Под солнцем лежало двухцветное облако: низом своим простое, серое, пухлое, а сверху нежное и прозрачное, пронизанное лучезарным сиянием. Шел уже одиннадцатый час, а солнце застыло на одном месте и, судя по всему, не собиралось покидать небосвод. Это было явное чудо, но, к сожалению, никто не придавал ему никакого значения. Масса народу толклась на ярко освещенной улице, но вместо того, чтобы остановиться в изумлении и воскликнуть хотя бы: «Смотрите, смотрите! Что это?», или просто сказать: «Братцы, сколько свету!», или случая ради помолчать немного, вместо этого москвичи все как один перебрасывались рожденными на коммунальных кухнях репликами и мололи какую-то скучнейшую чепуху, суетились без толку, раздраженные и оскорбленные, и все норовили задеть друг друга за живое.

Небесное знамение их не взволновало. Очевидно, оно не сулило им ни мора, ни глада, ни денежной реформы, ни войны, чреватой исчезновением мыла, соли и спичек, и потому не заслуживало внимания. Неразумные они дети, и нет у них смысла.

Мне стало обидно за чудесное явление — неужели это такой пустяк, что на него жаль даже тех нескольких слов, какие обычно с великой легкостью отпускаются по любому поводу: «Быть этого не может! Просто не верится! Что ни говорите — это невероятно!» О солнце никто не говорил и не вспоминал, как будто его вообще не существовало. В конце концов это стало казаться мне не просто странным, но даже подозрительным. Может быть, я что-то перепутала? Может, все московские часы испортились и показывают неверное время? Может, вообще никакого солнца на небе нет?

Но солнце было. Оно сияло и переливалось, будто вобрало в себя золото всех куполов всех ушедших в небытие московских церквей. Под ним лежало облако цвета талого воска, а над ним синело чистое, омытое грозой небо.

Народу на улице становилось все меньше, и когда я подошла к мосту у Белорусского вокзала, не только солнце на небе, но и город на земле казался застывшим и уснувшим. В липовой аллее, что тянется от Белорусского вокзала до аэропорта и дальше, к Соколу, прохожих уже не было совсем. Светло и пусто было вокруг. Солнце не двигалось. Смотрю, и вот — нет человека, и все птицы небесные разлетелись.

В полном одиночестве прошла я по всей Скаковой улице и свернула к своему дому. У ворот я остановилась. В воздухе пахло вишневым вареньем. Тончайшее облачко шелковой лентой обвило небосвод.