Скопус-2

Аня, как и обещала, вернулась домой в четыре часа. Дома никого не было. Сразу появилась соседка сверху. Ну, и так далее.

1990

Анна Исакова

Надомник войны Из повести «Дупла в древах»

— Приветствую! Проходите, садитесь. Надя, у нас гость. Ну, поцелуйтесь, ситуация созрела.

В мире осталось мало загадок, и моя дочь Муся — одна из них. Что есть в вас, Леня, такого, чего не было во всех других? Никакие флюиды от вас не исходят, иначе в многонаселенной Нетании[30] началась бы эпидемия. Может быть, может быть, а скорее — в вас заложен основной элемент. Вы знаете, человек состоит из всевозможных сплавов, но есть такие, в ком присутствует толика из таблицы Менделеева.

Ладно, Наденька, ладно… корми будущего зятя. Хотя, путь к его сердцу уже проложен, зачем тратиться?

Расскажите чем обязаны. В последнее время ни вас, ни Муськи… Попрощаться? Не успели поздороваться… Куда вас гонит? В армию? Вот как… Надолго? На полгода? О-го-го! Надя, надо бы собрать в дорогу что-нибудь… Подготовила? Откуда ты… что я спрашиваю?! Сердце грядущей тещи… Муська предупредила? Вот как… вот как…

Вас уже призывали в армию? А я, представьте, никогда в ней не был. Мир читал меня от корки до корки, а война неукоснительно пропускала.

Траншеи первой мировой к моему детству поросли папоротником и травой, хотя неосторожные дачники и глупые козы продолжали взрываться на минах еще достаточно долго. Нас, детей, одних в леса не пускали, ходить можно было только по дорожкам. В траншеях лежали соблазнительные каски, вовсе еще зеленые, но не дай Господи было спуститься за ними. Наказание превышало преступление, страхи родителей сильнее детского любопытства, и власть в их руках.

Муська таскала из тех же траншей каски, ржавые насквозь. Ей уже разрешалось спускаться в окопы мертвой войны за черникой и малиной.

Вторая мировая могла призвать меня по праву, но почему-то отказалась. Вернее, судьба отменила повестку в последнюю минуту, выхватила из жизни и кинула в лагерь. Даже сводки не доходили. Карту военных действий чертили в мозгу, было в ней больше фантазии, чем смысла. Хотя, кто ищет смысл в картах военных действий…

Правда открывалась кусками, как рубцы под марлевой повязкой. Из далекой Сибири лик земли казался… слегка поврежденным. А когда я вернулся домой, на месте домов и развалин лежали пустыри, торчали фиксы новостроек, город изменился, а больше того изменились люди. Нам стало трудно понимать друг друга.

Я спустился в канализационный люк, где три года пряталась моя приятельница. Три года! А я просидел три часа и вылез. Тесное, вонючее, сырое помещение, сродни лагерному бараку. Сел на край ямы. Спокойное небо над головой. Цветет сирень. Плывет троллейбус. Остановилась бабка — канализацию чинишь? Зашел бы ко мне, в туалете течет. А ведь та же бабка шлепала над люком три года. И была — враг. Как можно постигнуть?

Мы в детстве в войну не играли, играли в индейцев. Муська играла в нечто странное — в чапаевских партизан. Что это может означать? Те же индейцы, только с партбилетом, и вместо скальпов охотятся за языками.

Потом стало казаться, что война — привилегия желтой расы. Та, последняя, не минула ни одной европейской души, не оставив на ней камня, но канула в небытие. Исчерпала собой возможность новой войны хотя бы на обозримый отрезок времени вперед. Мир хотел, чтобы его оставили в покое мира, наш мир, во всяком случае.

Шестидневная? Ну да, ну да! Скрипела гусеницами по синайским пескам. Но скрипело в радиоприемнике, не на зубах. Литовцы считали долгом пожать руку победителю. Так приятно побеждать на расстоянии! Конечно, нервничал. У нас даже был собственный генштаб, заседали на скамеечке в парке. Чертили уже по настоящим картам, однако выглядели они ничуть не достовернее лагерных. По карте мира, и даже Ближнего Востока, отвоевать Синай не стоило труда — пальцем можно было накрыть.

А здесь она меня настигла. Я имею в виду Войну Судного дня.

Такой был день… спокойный, пасмурный. Надя решила голодать. Мы были неофиты, хотелось вжиться, хотелось сопереживать.

В прежней жизни Судный день был личным днем календаря. Оплакивали ближних, дедов, не пра-прадедов. А тут…

Тот, кто говорит, что наши кладбища в наших душах, врет, Леня. Покойники остаются в той земле, куда их опустили. Смерть привязана к месту.

Я помню, чиновник отдела виз и регистраций попенял мне — мертвых вы нам оставляете. Кто будет за могилами следить? Я тогда взорвался — вы эти могилы рыли, вам над ними и траву подстригать. Все свое мы возьмем с собой! Вот тут! Глупость сказал.

Воспоминание можно упаковать в память, но надгробный камень действителен только в натуральную величину. Так оно… Мертвые нам не принадлежат. И с собой их никуда не возьмешь.

Поэтому, не поэтому… Могила отца неподалеку, так что я, вроде, исключение из общего правила… Теперь уже привык навещать ее перед Судным днем, а тогда привычки еще были прежние, плач из личного превратился в государственный, и, что я вам скажу, — не плакалось.