Скопус. Антология поэзии и прозы

Художник Семенов приехал в поселок рисовать Ленина. Он думал все сделать до праздника. Но Ленин не понравился Цацке.

— Зачем рот открыт? — спросил Цацко строго. — Ты что, певца рисовал?

Художник начал замазывать. Ленин вышел губастый.

— Еще хуже, — огорчался цацкин парторг. — Хоть сначала все начинай.

— Сначала в ажуре было, — обижался художник. — Для всех подходило, а для вас вот не подошло.

— Губы у него только, — вздыхал парторг, сев на корточки. — Губы как-то бы.

— Сам знаю, что губы, — нацеливался художник. — А как вот?

— Ты думай. За то тебе деньги платят.

— Нет, — говорил художник. — Зря я с вами связался. Такого Ленина загубил.

Они пошли снова к Цацке.

— А, — сказал Цацко. — Готово? Ты, я вижу, раз-два?

Художник посмотрел на парторга.

— Нормальный был Ленин, — сказал он. — Чего он вам не понравился?

— Может, и в самом деле? — сказал парторг. — Время жмет.

— Нет, — сказал Цацко. — Раз я велел закрыть рот, ты закрой и помалкивай.

Ночью художник учил парторга разводить краски. Магазин был закрыт, но парторг достучался до продавщицы. Из дома он принес колбасу.

— Видишь, — говорил он, ползая по холсту. — Идет помаленьку.

— А, — отмахивался художник. — Знал бы — не связывался.

Их разбудила уборщица. Они взяли Ленина и пошли наверх к Цацке. Ленин Цацке понравился. Цацко обошел Ленина с двух сторон, сказал:

— Молодец. Теперь он нас воодушевит.

Деньги художник пошел получать вместе с парторгом. Они пили в столовой, потом в гостинице. Художник хотел рисовать картину с официантки и рассказывал молдаванам про свою жизнь. Ночью парторг посадил его в поезд и долго махал рукой.

Илья Рубин

«Когда воскресну…»

Когда воскресну — сожалеть о теле
Не стану я. Не вспомню о себе.
И семь чудесных пятниц на неделе,
И церковь медную в украинском селе

Забуду я. Так стоит ли жалеть,

Так нужно ль плакать, стоя на пороге
Дыры тюремной в Нерчинском остроге,
Где мне пришлось недавно околеть?

«Блажен, кто отыскал разрыв-траву…»

Н. Рубинштейн

Блажен, кто отыскал разрыв-траву,
Кто позабыл сожженную Москву,
Когда вослед листкам Растопчина
Взметнулась желтым пламенем она…

А нам с тобою не забыть вовек

Сестер изгнанья — вавилонских рек.
Для нас с тобою приберег Господь
Чужого пепла теплую щепоть.

Над нами небо — голубым горбом.

За нами память — соляным столбом.
Объят предсмертным пламенем Содом,
Наш нелюбимый, наш родимый дом…

Кфар-Иона

18.9.76

«Озябли мы, как берега Каялы…»

Озябли мы, как берега Каялы.
Забыли мы людские словеса.
Покрыть бы койку серым одеялом
И засыпать, уставясь в небеса.

И засыпать, и, не смежая веки,

Услышать бы, как ходит часовой
И как во сне рыдает Кюхельбекер,
Тетрадь стихов держа под головой.

«Я так хочу, чтоб научились Вы…»

Я так хочу, чтоб научились Вы
Насвистывать, пока я повторяю:
«Уж нет бунтовщиков на площадях Москвы,
А я и в смерти Вас не потеряю».

На берегах японских островов,

Где так печален йодный запах мидий,
Смеется весело наш маленький Овидий,
Наш Даниил среди беззубых львов.

Исчезла горечь памяти моей.

Людских сердец непрочные союзы —
Они печальны, как судьба медузы
На лоне этих штормовых морей.

Так далеко останется Москва,

Что жизни всей не хватит мне на сборы,
И станут мной бедны ее соборы,
И станут мной печальны острова!

Уж нет бунтовщиков на площадях Москвы.

Я ухожу за ними год за годом —
Так далеко, что все пропахло йодом —
И даже письма, что писали Вы…

«Слова слипаются в колтун…»

Памяти С. Берштейна