Скорбь Сатаны

– Прямо у меня перед носом! – воскликнул я. – О, гнусная женщина! Неужели тебе не стыдно?

– Ничуть! – отвечала она с безумной улыбкой. – Я преклоняюсь в своей любви к столь царственному и достойному мужчине! Посмотри на него! А потом посмотри на себя в ближайшее зеркало, в котором отражается убогая, ничтожная пародия на мужчину! Как, даже будучи таким себялюбцем, ты мог считать возможным, чтобы женщина полюбила тебя, когда он был рядом! Отойди от света! Ты заслоняешь мне бога!

Когда она произносила эти безумные слова, вид у нее был настолько странный и неземной, что в полнейшем оцепенении я машинально сделал так, как она просила и отошел в сторону. Она пристально посмотрела на меня.

– С тобой я тоже могу попрощаться, – заметила она, – потому что я никогда больше не стану жить с тобой.

– Как и я с тобой! – яростно воскликнул я.

– «И я с тобой, и я с тобой!» – повторила она, будто ребенок, повторяющий урок. – Конечно, нет! Если я не буду жить с тобой, ты не сможешь жить со мной! Она нестройно рассмеялась; затем снова обратила взгляд, полный мольбы, на Лучо.

– До свидания! – сказала она.

Он посмотрел на нее странно и пристально, но не произнес ни слова в ответ. Его глаза холодно блеснули в лунном свете, как острая сталь, и он улыбнулся. Она смотрела на него с таким страстным вниманием, что, казалось, магнетизмом своего взгляда стремилась втянуть в себя саму его душу, но он стоял неподвижно, словно статуя, полная утонченного презрения и интеллектуального самоподавления. Моя едва сдерживаемая ярость снова вырвалась наружу при виде ее немого томления, и я разразился презрительным смехом.

– Клянусь небесами, настоящая новая Венера и смятенный Адонис! – вскричал я отчаянно. – Здесь не хватает поэта, чтобы увековечить столь трогательную сцену! Иди же… иди! – И я гневным жестом отослал ее прочь. – Прочь, если не хочешь, чтобы я тебя убил! Уходи с гордым сознанием того, что ты сотворила все то зло и разорение, что наиболее дороги сердцу женщины, – ты испортила мне жизнь и опорочила мое имя, – ты больше ничего не можешь сделать, – ты восторжествовала, женщина! Уходи! Молю Бога, чтобы я никогда больше не увидел твоего лица! Молю Бога, чтобы я был избавлен от несчастья быть твоим мужем!

Она не обратила никакого внимания на мои слова, но не сводила глаз с Лучо. Медленно отступая, она, казалось, скорее чувствовала, чем видела свой путь к винтовой лестнице, и там, повернувшись, начала подниматься. На полпути она остановилась – оглянулась и снова полностью повернулась к нам лицом, – с диким, порочным восторгом на лице она посылала воздушные поцелуи Лучо, улыбаясь, как призрак из снов, – затем она пошла вперед и вверх, шаг за шагом, пока не исчезла последняя белая складка ее платья, и мы двое – мой друг и я – остались одни.

Мы молча стояли лицом друг к другу, я встретил взгляд его мрачных глаз, и мне показалось, что я прочел в них бесконечное сострадание! Затем, пока я все еще смотрел на него, что-то, казалось, сдавило мне горло и остановило дыхание, – его смуглое и красивое лицо, как мне показалось, внезапно осветилось мрачным пламенем, огненный венец, казалось, дрожал над его бровями, лунный свет отливал кроваво-красным, а в моих ушах стоял шум, смешанный с громом и музыкой, как будто на безмолвном органе в конце галереи заиграли невидимые руки; борясь с этим обманчивым наваждением, я невольно протянул к нему руки…

– Лучо!.. – выговорил я, задыхаясь. – Лучо… друг мой!.. Кажется… я… умираю! Мое сердце разбито!

Едва я сказал это, бескрайняя тьма сомкнулась надо мной, и я лишился чувств.

XXXII