Скорбь Сатаны

О, блаженство полного забытья! Познав его, желаешь, чтобы смерть действительно была уничтожением! Полное забвение, полное разрушение – несомненно, это было бы большей милостью для заблудшей души человека, чем ужасный Божий дар бессмертия – ослепительный отпечаток этого божественного Образа Творца, по подобию которого все мы созданы и кого мы никогда не сможем стереть из нашей сути. Я, в полной мере осознавший неизменную истину вечной жизни, – вечное возрождение для каждого индивидуального духа в каждом отдельном человеческом существе, взираю на бесконечное будущее, в котором я вынужден принимать участие, с чем-то, больше похожим на ужас, чем на благодарность. Ибо я впустую растратил свое время и упустил бесценные возможности, и хотя раскаяние может вернуть их, труд предстоит долгий и горький. Легче потерять славу, чем завоевать ее; и если бы я мог умереть той смертью, на которую надеются позитивисты, в тот самый миг, когда сердцем я познал всю меру горя, несомненно, это было бы хорошо! Но мой временный обморок был слишком недолгим, а когда я пришел в себя, то обнаружил, что нахожусь в собственных апартаментах Лучо, одной из самых больших и роскошно обставленных из всех гостевых комнат в Уиллоусмире, – окна были распахнуты настежь, а пол залит светом луны. Когда я вздрогнул, возвращаясь к жизни и сознанию, я услышал звонкую мелодию и, устало открыв глаза, увидел самого Лучо, сидящего в полном сиянии луны с мандолиной на коленях, на которой он тихо наигрывал нежные импровизированные мелодии. Я был поражен тем, что, хоть сам я и был подавлен грузом горя, он все еще был способен развлекаться. Нами часто владеет идея о том, что, когда мы сами расстроены, никто другой не смеет веселиться, – на самом деле мы ждем, что сама природа будет несчастной, если наше собственное любимое эго будет потревожено какой-либо неприятностью, – такова степень нашего нелепого самомнения. Я пошевелился в кресле и наполовину привстал с него, когда Лучо, все еще тихо-тихо перебирающий струны своего инструмента, сказал:

– Отдыхайте, Джеффри. Через несколько минут с вами все будет в порядке. Не стоит беспокоиться.

– Не стоит беспокоиться! – с горечью повторил я. – Почему бы не сказать «не стоит кончать с собой»?

– Потому что я не вижу необходимости давать вам этот совет в настоящее время, – холодно ответил он, – а если бы таковая необходимость и существовала, я сомневаюсь, что должен был бы давать его, – потому что я считаю, что лучше убить себя, чем беспокоиться о себе. Однако мнения расходятся. Я хочу, чтобы вы не принимали случившееся всерьез.

– Не принимать всерьез! Отнестись к моему собственному бесчестью и поруганию легкомысленно! – воскликнул я, чуть не вскочив с кресла. – Вы просите слишком многого.

– Мой дорогой друг, я прошу не больше, чем сегодня просят и ожидают от сотни «светских» мужей. Подумайте! – ваша жена была отвлечена от своих более трезвых суждений и рассуждений экзальтированной и истерической страстью ко мне из-за моей внешности, – вовсе не из-за меня самого, потому что она на самом деле не знает меня, она видит Меня лишь таким, каким я кажусь. Любовь к красивым внешне личностям – распространенное заблуждение представительниц прекрасного пола, которое со временем проходит, как и другие женские болезни. Ни она, ни вы не обесчещены по-настоящему – никто ничего не заметил, не слышал и не делал достоянием публики. Поскольку это так, я не могу понять, из-за чего вы поднимаете шум. Великая цель общественной жизни, как вам известно, состоит в том, чтобы скрыть все неистовые страсти и бытовые разногласия от взоров вульгарной толпы. Вы можете быть настолько безнравственны, насколько вам заблагорассудится, наедине с собой – все видит только Бог – а это не имеет значения!

В его глазах был насмешливый блеск, – бренча на мандолине, он напевал себе под нос:

Если мне она неверна,
То плевать, что прекрасна она!

– Вот истинный дух, Джеффри, – продолжал он. – Это, без сомнения, звучит легкомысленно для вас в вашем нынешнем трагическом настроении, но это единственный способ обращаться с женщинами, в браке или вне его. Перед всем миром и обществом ваша жена подобна Цезарю и находится вне подозрений. Только вы и я (не будем упоминать Бога) были свидетелями ее истерики…

– Вы называете это истерикой! Она вас любит! – горячо сказал я. – И она всегда любила вас. Она призналась в этом, и вы признались, что всегда это знали!