Скорбь Сатаны

– Вы правы, это непристойно, – согласился он, все еще улыбаясь. – Это все равно, как если бы я предложил вам украсть чашу для причастия из церкви, с той лишь разницей, что с чашей вам, возможно, удастся сбежать, потому что это собственность одной только церкви, но вам никогда не удастся завоевать Мэйвис Клэр, поскольку она принадлежит Богу. Вам известно, что на этот счет говорил Мильтон:

Так Небесам святая чистота
Мила, что душу искреннюю встретив,
Сонм ангелов в ливреях служит ей,
Прочь все греховное гоня и муки,
И в ясном сне, в торжественном виденьи
Поведает ей тайны, для глухих
Неслышимые, и от тех бесед
На тело ее свет святой падет,
Храм разума, что чист и незапятнан,
Плоть духом напитает постепенно,
Покуда не дарует ей бессмертье!

Он процитировал эти строки тихо и с невероятной серьезностью.

– Это то, что вы видите в Мэйвис Клэр, – продолжил он, – тот «свет святой на теле», что «плоть духом напитает постепенно» и делает ее красивой без того, что похотливые мужчины зовут красотой.

Я нетерпеливо пошевелился и взглянул в окно, возле которого мы сидели, на желтую гладь текущей внизу Темзы.

– Красота, согласно обычным человеческим стандартам, – продолжал Лучо, – означает просто хорошую плоть, и ничего больше. Мясо, красиво уложенное и круглящееся на всегда уродливом скелете под ним – плоть, изысканно окрашенная и мягкая на ощупь, без шрамов или пятен. Ее избыток в нужных местах. Это самый скоропортящийся товар: болезнь портит его, суровый климат портит его, возраст морщит его, смерть разрушает его, но это все, что большинство мужчин ищут в своих сделках с прекрасным полом. Самый отъявленный шестидесятилетний повеса, что когда-либо бодро прогуливался по Пикадилли, притворяясь тридцатилетним, ожидает, словно Шейлок, своего «фунта» или нескольких фунтов юной плоти. Это желание не является ни утонченным, ни интеллектуальным, но оно есть, и исключительно по этой причине «дамочки» мюзик-холла становятся негодной частью и будущими матерями аристократии.

– Дамочкам из мюзик-холла не вымарать то, что уже испорчено! – сказал я в ответ.

– Верно! – Взгляд его был добрым и сочувствующим. – Давайте спишем все это зло на «новую» беллетристику!

Покончив с завтраком, мы встали и, покинув «Савой», отправились к Артуру. Здесь мы заняли тихий уголок и начали говорить о наших планах на будущее. Мне потребовалось очень мало времени, чтобы принять решение, – все уголки мира были для меня одинаковы, и мне было действительно безразлично, куда отправиться. Тем не менее всегда есть что-то соблазнительное и завораживающее в идее в первую очередь отправиться в Египет, и я охотно согласился сопровождать Лучо туда и остаться там на зиму.

– Мы будем избегать общества, – сказал он. – Благовоспитанные, хорошо образованные пижоны, что швыряют бутылки из-под шампанского в Сфинкса и считают ослиные бега «сногсшибательным развлечением», не заслуживают чести быть в нашей компании. В Каире полно таких франтов, поэтому мы там не останемся. На Старом Ниле много достопримечательностей, а ленивая роскошь дахабии успокоит ваши перенапряженные нервы. Я предлагаю нам покинуть Англию в течение недели.

Я согласился, и пока он подходил к столу и писал несколько писем, готовясь к нашему путешествию, я просмотрел сегодняшние газеты. Читать в них было нечего, поскольку, хотя все мировые новости просачиваются в Великобританию по послушно пульсирующим электрическим проводам, каждый редактор каждой грошовой газетенки, завидуя любому другому редактору любой другой грошовой газетенки, допускает в свои колонки только то, что соответствует его убеждениям или его вкусу, и интересы общественности в целом едва ли принимаются во внимание. Бедная, одураченная, терпеливая публика! Неудивительно, что она начинает думать, что полпенни, потраченные на газету, которая покупается только для того, чтобы быть выброшенной, достаточно, и более чем достаточно. Я все еще поглядывал вверх и вниз на массивные колонны американизированной «Пэлл Мэлл Газетт», и Лучо все еще писал, когда вошел мальчик-посыльный с телеграммой.

– Мистер Темпест?

– Да. – И я схватил желтый конверт, разорвал его и прочел несколько слов, содержащихся в нем, почти ничего не понимая. Прочел же я следующее:

«Возвращайтесь немедленно. Случилось нечто тревожное. Боюсь что-либо предпринимать без вас. Мэйвис Клэр».

Странный холодок пробежал по поему телу, – телеграмма выпала из моих рук на стол. Лучо взял ее и взглянул на нее. Затем, пристально посмотрев на меня, он сказал:

– Конечно, вы должны ехать. Вы можете успеть на поезд в четыре сорок, если возьмете кэб.

– А вы? – пробормотал я. У меня пересохло в горле, и я едва мог говорить.