Скорбь Сатаны

– Теперь, Сибил, – сказал я вслух, – мы одни, ты и я – наедине с нашими собственными отражениями; ты мертва, а я жив. В твоем нынешнем состоянии ты меня не пугаешь – твоя красота исчезла. Твоя улыбка, твои глаза, твои прикосновения не могут пробудить во мне той страсти, что ты жаждала, но от которой устала. Что ты хочешь сказать мне? – Я слышал, что мертвые иногда могут говорить, – и ты должна возместить мне ущерб за все то зло, что ты мне причинила, за ложь, на которой ты основала наш брак с чувством вины, лелея его в своем сердце. Прочту ли я здесь твое прошение о прощении?

И я собрал исписанные листы бумаги, скорее ощущая их, чем видя, потому что мои глаза были прикованы к бледному телу в розовом шелковом неглиже и драгоценностях, так настойчиво разглядывавшему себя в сияющем зеркале. Я придвинул стул поближе к нему и сел, наблюдая за отражением моего собственного изможденного лица в зеркале рядом с лицом покончившей с собой женщины. Повернувшись, я принялся внимательнее разглядывать свою неподвижную супругу – и заметил, что она очень легко одета, – под шелковым пеньюаром было только ниспадающее белое одеяние из мягкого тонкого богато расшитого материала, сквозь которое отчетливо просматривались застывшие очертания ее тела. Склонившись к ней, я коснулся ее груди – я знал, что ее сердце не бьется; и все же я наполовину воображал, что должен ощутить его биение. Когда я убрал руку, что-то чешуйчатое и блестящее привлекло мое внимание, и, присмотревшись, я увидел свадебный подарок Лучо, обвивающий ее талию, – гибкую изумрудную змею с бриллиантовым гребнем и рубиновыми глазами. Она пленяла меня – обвившись вокруг мертвого тела, она казалось живой и разумной, – если бы она подняла свою сверкающую голову и зашипела на меня, я бы вряд ли удивился. Я на мгновение откинулся на спинку стула, почти такой же неподвижный, как труп рядом со мной, – подобно мертвой, я снова уставился в зеркало, где отражались мы оба, мы, «единое целое», как говорят романтики о женатых людях, хотя, по правде говоря, часто случается, что в мире нет двух существ, более далеких друг от друга, чем муж и жена. Я услышал, как кто-то крадется и шепчется в коридоре снаружи, и догадался, что кто-то из слуг наблюдает за мной и ждет, – но меня это не волновало. Я был поглощен ужасной ночной беседой, которую запланировал для себя, и настолько проникся духом происходящего, что включил все электрические лампы в комнате, не считая двух высоких ламп с абажурами по обе стороны туалетного столика. Когда все окружающее таким образом осветилось настолько ярко, насколько это было возможно, оттеняя мертвенную бледность жуткого мертвого тела, я снова сел и приготовился прочитать последнее послание умершей.

– А теперь, Сибил, – пробормотал я, слегка наклоняясь вперед и с болезненным интересом отмечая, что челюсти трупа за последние несколько минут немного расслабились и улыбка на лице стала еще более омерзительной, – исповедуйся в своих грехах, ибо я здесь, чтобы слушать. Столь впечатляющее молчаливое красноречие, как твое, заслуживает внимания!

Ветер, завывая, пронесся по дому, – окна задрожали, затрепетали свечи. Я ждал, пока не стихнет каждый звук, а затем, взглянув на мою покойную жену, поддавшись внезапному впечатлению, что она слышала, что я сказал, и знала, что я делаю, приступил к чтению.

XXXV

Так начиналось «прощальное письмо», внезапно и без предисловий: