Скорбь Сатаны

– Все женщины одинаковы, – сказал он, громко рассмеявшись, едва услышал от меня новости. – Мало кому из них хватит нравственных сил, чтобы противиться искушению выйти замуж за богача.

Его слова раздражали меня.

– Едва ли справедливо с вашей стороны считать деньги мерой всего сущего, – сказал я; затем, немного помолчав, продолжил, хотя знал, что говорю ложь: – Она… Сибил любит меня таким, какой я есть.

Его глаза сверкнули, словно молния.

– А! Так вот куда ветер дует. Что ж, мой дорогой Джеффри, от всего сердца поздравляю вас. Добиться расположения одной из самых гордых девушек Англии, полностью покорить ее сердце, будучи уверенным, что она выйдет замуж за вас, даже если у вас нет ни гроша за душой – это настоящая победа! И одна из тех, которыми можно гордиться. Снова и снова я поздравляю вас!

Подбросив ужасное создание, называемое им «сильфидой» в воздух, пока оно, гудя, медленно описывало круги по комнате, он горячо пожал мою руку, все еще улыбаясь. А я, инстинктивно чувствуя, что он, как и я, знает всю правду, что будь я бедным писателем, не имеющим ничего, кроме средств, заработанных своим умом, Сибил Элтон даже не взглянула бы на меня, не говоря уже о согласии на замужество – я промолчал, чтобы не выдать истинного положения дел.

– Видите ли, – продолжал он весело и беззаботно, – я не думал, что романтика минувших дней способна украсить собой нрав столь бесчувственной особы, как ваша прелестная невеста. Любить лишь ради самой любви – добродетель старомодная. Я полагал, что леди Сибил женщина современная, отдающая себе отчет в занимаемом ею положении, и необходимости всеми силами его отстаивать, и всем этим милым поэтическим пасторальным сантиментам пастушек и идеальных красавиц нет места в ее сердце. Видимо, я ошибался; в кои-то веки я ошибался насчет прекрасного пола!

С этими словами он протянул руку своей «сильфиде», что направлялась к нему, и та немедленно устроилась на отдых на привычном месте.

– Друг мой, уверяю вас, если вам удалось завоевать истинную любовь истинной женщины, вы получили богатство, несравнимое с вашими миллионами; богатство, на которое никто не способен смотреть свысока.

Его тон смягчился, взгляд стал мечтательным и не столь презрительным, и я удивился увиденному.

– Но Лучо, я считал, что вы ненавидите женщин!

– Так и есть! – быстро ответил он. – Но не забывайте, почему я их ненавижу! Потому, что у них есть все мыслимые возможности для того, чтобы творить добро, но большинство из них сознательно пользуется ими, чтобы творить зло. Мужчины в исключительной степени поддаются женскому влиянию, хоть мало кто из них готов признаться в этом – с помощью женщин они возносятся в рай или низвергаются в ад. Последнее, разумеется, случается куда как чаще и почти повсеместно.

Он нахмурился; благородные линии рта стали резкими, упрямыми. С минуту я смотрел на него, затем сказал как бы невзначай:

– Не могли бы вы убрать вашу ужасную «сильфиду»? Я не могу смотреть на вас вместе!

– О, моя бедная египетская принцесса! – воскликнул он, усмехаясь. – Почему вы так жестоки с ней, Джеффри? Если бы вы жили в ее времена, то, может быть, стали бы одним из ее любовников! Без сомнений, она была очаровательной… и я по-прежнему нахожу ее очаровательной! Однако чтобы угодить вам…

И он поместил насекомое в его хрустальное вместилище, которое отнес на другой конец комнаты. Затем, медленно возвращаясь ко мне, он сказал:

– Кто знает, как сильфида страдала, будучи женщиной, Джеффри! Быть может, она вышла замуж за богача, ненавистного ей! В любом случае, я считаю, что в своем нынешнем виде она куда счастливее.

– Не нахожу ничего занятного в столь омерзительных фантазиях, – отрезал я. – Просто я точно знаю, что она или оно вызывает у меня крайнее отвращение.

– Что ж, некоторые из переселенных душ действительно вызывают отвращение, – хладнокровно объявил он. – Когда их лишают привычной двуногой оболочки из плоти, неумолимые законы природы творят с ними невероятное!

– Что за вздор вы несете, Лучо?! – нетерпеливо перебил его я. – Откуда вам знать об этом?

Внезапно лицо его омрачилось, став бледным и непроницаемым.

– Неужто вы забыли, – сказал он, чеканя каждое слово, – что ваш друг, Джон Кэррингтон, в своем рекомендательном письме, что я принес вам, говорил вам, что познания мои во всем, что касается наук, неограниченны? Вам не приходилось испытывать меня в научных вопросах, и все же вы спрашиваете: откуда мне знать? Отвечу, что я знаю… о том, о чем вы совершенно не имеете представления. Не кичитесь своими интеллектуальными способностями, друг мой, в противном случае я докажу их ничтожность! В противном случае я продемонстрирую, вопреки всевозможным отрадным сомнениям, что частицы, атомы того, что вы зовете смертью, лишь зародыши новой той жизни, что вам придется прожить, хотите вы этого или нет!

Несколько пристыженный его словами, но более всего – тем, как они были сказаны, я пробормотал:

– Простите меня! разумеется, слова мои были опрометчивы… Но мои теории…