Скорбь Сатаны

Я был вынужден неохотно согласиться, хоть и не без мрачности; после чего увидел, что это до некоторой степени развеселило его. Не желая оскорбить его, я более ничего не стал говорить на тему, столь мучившую меня, и провел множество бессонных ночей, пытаясь написать новый роман – что-то необычное и вызывающее, способное заставить публику присвоить мне более возвышенный статус, чем тот, что давало мне мое огромное состояние. Но способность творить, должно быть, умерла во мне – я был подавлен чувством собственного бессилия и безуспешности; смутные мысли в моей голове не желали находить выражение в словах, и мной овладела столь нездоровая тяга к излишне резкой критике, что после унизительного, раздражающего анализа каждой написанной страницы я разрывал ее, едва закончив писать, чем практически довел себя до исступления.

В начале апреля я впервые посетил Уиллоусмир, получив известие от главы фирмы по отделке и меблировке, гласившее, что их работа близится к завершению и они будут рады моему инспекционному визиту. В назначенный день я отправился туда вместе с Лучо, и пока поезд мчал сквозь зеленый, приветливый ландшафт, увозя нас от дыма, грязи и шума мятежного Вавилона современности, я ощущал все нарастающее чувство покоя и удовлетворения. Первый же взгляд на поместье, которое я так необдуманно приобрел, даже не побывав там, наполнил меня изумлением и восторгом. Старинный особняк был прекрасным образцом английской архитектуры и навевал мысли о домашнем уюте. Его красные стены и живописные фронтоны были увиты плющом и жасмином; вдали, за роскошными лесистыми угодьями серебрился Эйвон, словно лента с бантами влюбленных; распускались деревья и кустарники, полные весенней свежести и красоты. Вся местность вокруг была неописуемо светлой и умиротворяющей, и вдруг я почувствовал, словно тяжкая ноша спала с моих плеч, и я мог вольно дышать, наслаждаясь свободой. Я прошелся по комнатам моего будущего дома, восхищаясь тем, с каким искусством и вкусом обставлено и украшено все вокруг, до мельчайших деталей – как все элегантно, комфортно и удобно. «Здесь родилась моя Сибил, – подумал я с нежностью влюбленного, – здесь, среди милых сердцу окрестностей ее детства, она станет моей женой, и мы будем счастливы – да, мы должны стать счастливыми, несмотря на бессмысленные и бессердечные социальные догмы современного мира». В просторной, радующей глаз гостиной я остановился у окна, чтобы насладиться чарующими видами сада и лесов – и я чувствовал, как меня переполняет благодарность и приязнь к моему другу, любезности которого я был обязан этими прекрасными владениями. Я обернулся и крепко сжал его руку.

– Все это ваша заслуга, Лучо! Смогу ли я должным образом отблагодарить вас? Без вас я вряд ли бы когда-нибудь встретил Сибил; я не услышал бы ни о ней, ни о Уиллоусмире, и я не был бы счастлив так, как сегодня!

– А, так значит, вы счастливы? – спросил он, едва заметно улыбаясь. – А мне показалось, что нет!

– Что ж… я не так счастлив, как ожидалось, – признался я. – Что-то во внезапно обретенном богатстве тянет меня вниз, а не возносит вверх, и это странно…

– И вовсе не странно, – прервал меня он, – напротив, это вполне естественно. Как правило, богатые люди несчастнее всех прочих.

– Так значит, вы несчастны? – с улыбкой спросил я его.

Ответом мне был его мрачный, полный печали взгляд.

– Разве вы так слепы, что неспособны заметить это? – сказал он, и в голосе его звучала глубокая тоска. – Разве вы можете считать меня счастливым? Разве моя улыбка, моя отвратительная улыбка, подобно маске скрывающая страдания людей от безжалостных взглядов их бесчувственных ближних, способна убедить вас в том, что я лишен всяческих забот? Я никогда не говорил вам, сколь велики мои богатства; а если бы сказал, вы бы немало удивились, хотя сейчас вряд ли бы вы стали мне завидовать, учитывая то, как ваши жалкие пять миллионов сказались на вашем рассудке. Но я… я бы мог скупать королевства, и не стать беднее; я мог бы возводить на престол королей и низвергать их, и не стать мудрее; я мог бы сокрушать государства под железной пятой финансовых махинаций, я мог бы владеть всем миром – и все же для меня он был бы не ценнее, чем сейчас – а стоит он не более пылинки, что кружится в бесконечности, или мыльного пузыря, что лопнул на ветру!

Брови его нахмурились, на лице читались гордость, презрение и тоска.

– В вас есть что-то загадочное, Лучо, – сказал я ему, – какая-то тоска или потеря, которую не в состоянии восполнить ваше богатство, и это делает вас столь странным. Возможно, однажды вы откроетесь мне…

Он громко рассмеялся – почти неистово – и его тяжелая рука опустилась мне на плечо.