Скорбь Сатаны

Я ничего не ответил – тишина, что царила вокруг, была поистине впечатляющей. Дрозд умолк, и лишь чистый голос жаворонка где-то над головой сладкозвучным эхом слышался нам, стоявшим на безмолвной тропинке.

– В церковническом рае, – мечтательно продолжал Лучо, – нет птиц. Есть лишь кичливые человеческие души, вопящие «Аллилуйя»! Нет ни цветов, ни деревьев – есть лишь «золотые улицы». Какое ничтожное, варварское представление! Как будто мир, где обитает Бог, не содержит в себе чудес, благодатей и красот всех иных миров! Даже эта маленькая планета красивее, чем церковный рай – она прекрасна сама по себе, а человек – нет. Я протестую… я всегда протестовал против создания человека!

Я рассмеялся.

– Значит, вы протестуете против собственного существования!

Задумчивый взгляд его черных глаз совершенно омрачился.

– Когда ревет море и в ярости бьется о берег, оно жаждет заполучить свою жертву – человечество! Оно стремится омыть прекрасную землю от жалких насекомых, что тревожат ее покой! Оно топит этих вредоносных созданий, когда только может, при помощи сочувствующего ему товарища, ветра! Когда спустя секунду после того, как сверкнет молния, звучит удар грома, разве не кажется вам, что даже облака вступили в священную войну? Войну против единственной ошибки Бога – созданного им человечества, в попытке стереть его с лица вселенной, как стирают неудачную строку из безупречного в остальном стихотворения! К примеру, вы и я – единственные, кто сегодня вносит диссонанс в гармонию этого леса. Мы не особенно благодарны за то, что живем – и уж точно, мы недовольны жизнью; в нас нет невинности птицы или цветка. Вы возразите, что у нас куда больше знаний – но как мы можем быть в этом уверены? Мудрость наша происходит от дьявола, согласно легенде о древе познания, чей плод наделил человека понятием добра и зла, и все еще склоняет его ко злу чаще, чем к добру, и кроме того, наделяет его немалым высокомерием, так как он имеет представление о том, что в загробной жизни станет бессмертным, подобно Богу – о великие небеса! Какая невероятно грандиозная судьба уготована бесполезной частице праха – ему, дефективному элементу бытия!

– Что ж, я не разделяю идей бессмертия, – отозвался я. – Я уже часто говорил вам об этом. Мне достаточно и этой жизни, и я не хочу и не жду иной.

– Да, но если бы существовала иная! – сказал неотрывно смотревший на меня Лучо. – И если бы… ваше мнение о ней никого не интересовало и вас просто швырнули вверх тормашками в состояние ужасного осознания, в котором вам вряд ли бы захотелось оказаться…

– Ах, полно, – нетерпеливо перебил я его, – достаточно теорий, я счастлив здесь и сейчас! Сердце мое так же легко, как у птицы, что поет в небе; я в отличнейшем расположении духа и не мог бы помянуть недобрым словом даже своего злейшего врага.

Он улыбнулся.

– Значит, вот каково ваше настроение? – и с этими словами взял меня за руку. – Значит, нет лучшей возможности показать вам вот этот милый маленький уголок – и пройдя несколько ярдов, он проворно свернул, ведя меня по узкой тропинке, ответвлявшейся от дорожки, и мы предстали перед уютным старинным коттеджем, почти полностью скрытым за юной весенней зеленью, с невысокой изгородью, заросшей боярышником и шиповником.

– Держите себя в руках, Джеффри, и сохраняйте спокойствие и безмятежность – здесь живет женщина, чье имя и слава вам так ненавистны – Мэйвис Клэр!

XIX

Кровь бросилась мне в лицо, и я застыл, как вкопанный.

– Вернемся обратно, – сказал я.

– Почему?

– Потому, что я не знаю и не желаю знать мисс Клэр. Я ненавижу женщин-литераторов; это почти всегда существа, лишенные женственности.

– Полагаю, вы говорите о женщинах нового времени, но вы им льстите – у них не было женственности, и нечего было терять. Вырожденческие создания, изображающие своих вымышленных героинь погрязшими в порочности, свободно пишущие о том, что мужчина постеснялся бы сказать, есть противные природе бесполые гибриды. Мэйвис Клэр – не одна из них, это старомодная девушка. Мадемуазель Дерино, танцовщица – лишена женственности, но вы были не против; вместо этого, как я понимаю, вы весьма оценили ее таланты, потратив на нее изрядную сумму денег.

– Сравнивать их несправедливо, – с жаром возразил я ему. – С мадемуазель Дерино я приятно проводил время.

– И она не соперничала с вами в искусстве! – подхватил Лучо с несколько зловещей улыбкой. – Ясно! Все же, в вопросе о том, что касается отсутствия женственности, мнение мое таково: женщину, проявляющую силу своего интеллекта, стоит уважать больше, чем ту, что использует силу своих ножек. Но мужчины всегда предпочитают ножки – так же как дьявола предпочитают Богу. Так или иначе, я полагаю, что раз уж мы располагаем свободным временем, то могли бы и навестить этого гения.

– Гения! – презрительно повторил я.

– Тогда женщину-пустышку! – предложил он со смехом. – Пойдемте, навестим эту женщину-пустышку. Без сомнения, она столь же увлекательна, как мадемуазель Дерино, по-своему. Я позвоню в колокольчик и спрошу, дома ли она.