Скорбь Сатаны

– Вот самодержец всея Руси, – сказал он, остановившись у искусного портрета царя. – Подписан рукой его величества. Интересно, чем же эта женщина-пустышка заслужила подобную честь? А вот – какой странный контраст! – растрепанный Падеревский, и рядом неувядающая Патти; вот ее величество, королева Италии, а вот и его королевское высочество, принц Уэльский – и все подписаны их автографами[13]. Ей-богу, мисс Клэр привлекла внимание стольких знаменитостей без помощи денег! Интересно, Джеффри, как ей это удалось? – И его глаза зловеще сверкнули. – Быть может, все-таки дело в ее гениальности? Взгляните на эти лилии! – тут он указал на огромный букет, стоявший у окна. – Разве они не прекраснее, чем мужчины и женщины? Безгласные – и все же столь красноречиво чистые! Неудивительно, что художники выбирают только их для украшения ангелов.

С этими словами распахнулась дверь, и в гостиную вошла девушка, виденная нами на лужайке; на ее руке покоился той-терьер. Была ли это Мэйвис Клэр? Или может быть, ее послали сообщить, что писательница не сможет принять нас? Я изумленно смотрел на нее, не говоря ни слова, одолеваемый сомнениями – Лучо шагнул вперед, и в его облике сквозили новые, непонятные мне кротость и интерес.

– Мы должны извиниться за вторжение, мисс Клэр, – сказал он ей. – Но случайно проходя мимо вашего дома, мы не сумели удержаться от попытки увидать вас. Меня зовут… Риманез. – На долю секунды он странным образом замялся, но затем продолжил: – А это мой друг, мистер Джеффри Темпест, писатель…

Девушка с кроткой улыбкой взглянула на меня и почтительно склонила голову.

– Осмелюсь предположить, что вам уже известно о том, что он стал владельцем имения Уиллоусмир-Корт. Вы станете соседями и, надеюсь, друзьями. В любом случае, если мы нарушили этикет, явившись к вам без предварительного приглашения, постарайтесь простить нас! Весьма трудно – а для меня совершенно невозможно – пройти мимо дома знаменитости, не отдав дань почтения обитающему в нем гению.

Мэйвис Клэр – то действительно была Мэйвис Клэр – кажется, не впечатлилась адресованным ей комплиментом.

– Добро пожаловать, – бесхитростно сказала она, грациозно приблизившись к нам и протянув каждому из нас руку. – Я уже давно привыкла к случайным визитам. Но я знаю, как известен мистер Темпест. Присаживайтесь!

Она указала нам на кресла в углу, у окна, украшенного лилиями, и позвонила в колокольчик. Явилась горничная.

– Чай, Джэнет.

Отдав это распоряжение, она уселась рядом с нами, все еще держа своего терьера, как маленький шелковый шар. Я попытался что-то сказать, но никак не мог найти подходящих слов – меня терзали угрызения совести и стыд. Она была столь кротким, грациозным созданием, столь хрупкой, утонченной, непринужденной в своей простоте, что, вспоминая о разгромной рецензии на ее книгу, я чувствовал себя последним скотом, кинувшим камень в ребенка. И вместе с тем – все же я ненавидел ее гениальность, силу и страсть этого загадочного дара, что, проявляясь где бы то ни было, приковывает к себе все внимание мира – недоступного мне дара, которым обладала она. Раздираемый противоречивыми чувствами, я отрешенно смотрел на старый тенистый сад, слыша, как Лучо говорит о каких-то пустячных событиях в обществе и литературе и время от времени – ее звонкий смех, звучавший, словно крошечные колокольчики. Вскоре я скорее почувствовал, а не увидел, как она неотрывно смотрит на меня, и я встретил взгляд ее глаз – бездонных голубых глаз, ясных и печальных.

– Вы в первый раз посетили Уиллоусмир-Корт? – спросила она.

– Да, – ответил я, стараясь звучать непринужденно. – Я купил его по совету моего друга, князя, хотя ни разу там не бывал.

– Об этом я слышала, – сказала она, все еще пристально изучая меня. – Довольны ли вы покупкой?

– Более чем – я просто счастлив. Оно превзошло самые смелые из моих ожиданий.

– Мистер Темпест собирается жениться на дочери бывшего владельца Уиллоусмира, – вставил Лучо. – Вы, без сомнения, читали об этом в газетах?

– Да, – ответила она, едва заметно улыбнувшись. – Читала, и считаю, что мистера Темпеста можно искренне поздравить. Леди Сибил невероятно мила – я помню ее прелестной девочкой, когда сама была ребенком. Я ни разу не говорила с ней, но часто видела ее. Должно быть, ее весьма прельщает перспектива вернуться в качестве невесты в свой старый дом, который она так любила.

Вошла горничная с чаем, и мисс Клэр, отпустив свою крошечную собачку, подошла к столику, чтобы разлить его по чашкам. Я наблюдал за тем, как грациозно она прошла по комнате с благоговением и скрытым восхищением – она будто сошла с полотна Греза, в своем белом платье с бледной розой на старинных фламандских кружевах у шеи. Когда она обернулась, солнечный луч коснулся ее светлых волос, и словно золотой нимб сверкнул над ее челом. Ее нельзя было назвать красавицей, но она, несомненно, была обворожительна – изящна в своей привлекательности, безмолвно заявлявшей о себе, как аромат жимолости, скрытой в живой изгороди, радующей путника своим сладким ароматом невидимых глазу цветов.