Скорбь Сатаны

– Видите? Я хорошо знаю Шелли! – сказала она, смеясь над собственным душевным волнением. – Эти слова особенно знакомы мне, так как я написала их на стене своего кабинета. Просто чтобы напомнить мне, на случай, если я забуду, что действительно гениальные люди думали о критике – ведь их пример ободряет и помогает скромной труженице вроде меня. Пресса меня не любит, и хороших рецензий я не встречала, но… – и тут она вновь засмеялась, – мне все равно нравятся мои рецензенты! Если вы допили свой чай, то пойдемте, поглядим на них!

«Пойдемте, поглядим на них!» Что она имела в виду? Казалось, ее радовало мое изумление, и на ее щеках появились веселые ямочки.

– Пойдемте, увидимся с ними! – повторила она. – Обычно к этому часу они уже меня ждут.

Она повела нас в сад – мы последовали за ней; я, в полнейшем смятении, со всеми моими идеями касательно «бесполых женщин» и отвратительных педанток, разбитыми в прах неподдельностью и очаровательной искренностью той «знаменитости», чей славе я так завидовал, и чьей личностью не мог не восхищаться. При всей своей интеллектуальной одаренности она была очаровательной женщиной – ах, Мэйвис! Как ты заслуживала любви и как дорога мне, и как мне горько сознавать это! Мэйвис, Мэйвис! Я одинок, и шепчу твое сладостное имя – я вижу тебя в своих снах, и преклоняю перед тобой колена, и зову тебя ангелом! Моим ангелом у врат потерянного рая, и меч твоей гениальности, разящий со всех сторон, не позволяет мне приблизиться к утраченному мной древу жизни!

XX

Едва лишь мы вышли на лужайку, случилось одно неприятное происшествие, которое могло иметь плачевные последствия. При появлении хозяйки огромный сенбернар поднялся из освещенного солнцем уголка, где блаженно дремал, и приготовился ее поприветствовать, но, увидев нас, замер, зловеще рыча. До того, как мисс Клэр успела окликнуть его, сделав пару огромных скачков, он бросился на Лучо, словно хотел разорвать его на куски. Лучо, не теряя присутствия духа, схватил его за глотку и с силой отбросил назад. Мэйвис смертельно побледнела.

– Я его удержу! Он меня послушается! – крикнула она, коснувшись шеи огромного пса своей маленькой ручкой. – Лежать, Император! Лежать! Как ты смеешь! Лежать, сэр!

Император мгновенно лег на землю и униженно прижался к ее ногам, тяжело дыша и дрожа всем телом. Она взяла его за ошейник и взглянула на Лучо, сохранявшего полную невозмутимость, хотя глаза его опасно сверкали.

– Мне так жаль! – прошептала она. – Я забыла: вы говорили мне, что собаки вас не любят. Но чтобы неприязнь была настолько глубокой? Не понимаю. Император такой добродушный… Мне следует извиниться за столь плохое поведение, это очень необычно. Надеюсь, он не причинил вам вреда?

– Вовсе нет! – учтиво отозвался Лучо, холодно улыбаясь. – Надеюсь, что я не причинил вреда ему и не напугал вас!

Она ничего не ответила, но увела сенбернара и отсутствовала несколько минут. Когда она ушла, Лучо помрачнел и лицо его посуровело.

– Что вы о ней думаете? – внезапно спросил меня он.

– Не знаю, что и думать, – рассеянно ответил я. – Она весьма отличается от моих представлений о ней. Ее собаки – компания не из приятных!

– Это честные животные, – угрюмо проговорил он. – Без сомнения, они привыкли к непорочности своей хозяйки и потому не выносят воплощенной лжи.

– Говорите за себя! – раздраженно бросил я. – Они не переносят именно вас.

– Разве я не вижу этого? – резко ответил он. – Разве не говорю о себе? Вы же не думаете, что я стану называть вас воплощением лжи, даже если бы это было правдой? Я бы не опустился до подобной грубости. Но я есть живая ложь, и зная это, я признаюсь в этом, что отчасти дает мне право заявить о своей честности в ряду обыкновенных людей. Эта женщина, увенчанная лаврами, – персонифицированная истина! Только представьте – ей нет нужды притворяться кем-то! Неудивительно, что она знаменита!

Я промолчал, и когда вернулась та, о ком мы говорили, спокойная, улыбающаяся, и постаралась тактично и изящно, как подобает безупречной хозяйке, помочь нам забыть о выходке своего пса, проведя нас по извилистым тропинкам и красивейшим уголкам своего сада, бывшего настоящим приютом весенней красоты. Она непринужденно, оживленно и остроумно общалась и со мной и с моим спутником, хоть я и заметил, что Лучо она изучала куда пристальнее, следя за его движениями и обликом скорее из любопытства, нежели из приязни. Пройдя сквозь сиреневую рощицу, где на ветвях над головой распускались почки, мы очутились во внутреннем дворике, вымощенном белой и голубой плиткой; в центре его стояла цветистая голубятня в виде китайской пагоды. Остановившись здесь, Мэйвис хлопнула в ладоши. Множество голубей – белых, серых, коричневых, переливчатых – отозвались на ее призыв, закружившись над ее головой, и взволнованными группками сбиваясь у ее ног.