Скорбь Сатаны

Она обернулась, глядя на меня с улыбкой.

– О, с мистером Темпестом я обошлась милосердно, – прозвучал ее ответ. – Он среди безымянных птиц, которых я не различаю!

Она шагнула в открытое арочное окно, выходящее на цветущую лужайку, и мы, последовав за ней, оказались в просторной восьмиугольной комнате; первым предметом, привлекшим наше внимание, стал мраморный бюст Афины Паллады, чье величественное, спокойное лицо с безмятежной линией бровей было обращено к солнцу. Слева от окна стоял усеянный бумагами стол; в углу, украшенном оливковым бархатом, стоял белый Аполлон Бельведерский с непроницаемой, но лучезарной улыбкой, научая любви и триумфу славы. Кругом было множество книг, не выставленных ровными рядами по полкам, будто никто их не читал, но лежавших на столиках и стеллажах на колесиках, чтобы их можно было без труда взять в руки и открыть. Главным образом я заинтересовался оформлением стен: они были разделены на панели, и на каждой золотыми буквами были написаны цитаты философов, или строки из стихотворений. Отрывок из Шелли, озвученный Мэйвис, как она и говорила, занимал целую панель, и над ним висел красивый барельеф утонувшего поэта – копия монумента в Виареджо. На другой панели, пошире, был выгравирован портрет Шекспира, под которым были следующие строки:

Будь честен сам с собой,
И станет ясно, словно день, что сменит ночь,
Что честным должен быть ты и с другими.

Здесь был и Байрон, и Китс, но подробное изучение различных наводящих на размышления причудливых вещиц в этой «мастерской», как ее называла владелица, заняло бы больше дня, хотя настанет час, и каждый уголок станет мне знакомым, и я буду вспоминать о них, как призрак изгоя минувших лет, скитающийся по святилищу. А сейчас время не позволяло нам медлить, и когда мы в достаточной мере отблагодарили хозяйку за теплый прием, Лучо, взглянув на часы, напомнил, что пора уходить.

– Мы могли бы пробыть здесь сколь угодно долго, мисс Клэр, – сказал он, и в его черных глазах отражалась непривычная нежность. – Здесь можно спокойно предаваться счастливым размышлениям и дать отдых уставшей душе. – Он еле слышно вздохнул, затем продолжил: – Но поезда никого не ждут, и вечером мы возвращаемся в город.

– В таком случае я не стану вас задерживать, – сказала юная хозяйка дома, проведя нас в боковую дверцу по коридору, заставленному цветущими растениями, в гостиную, где нас принимала. – Надеюсь, мистер Темпест, – улыбаясь мне, добавила она, – что после нашей встречи вы не захотите пополнить ряды моих голубей! Едва ли оно того стоит!

– Мисс Клэр, – ответил я с неподдельной серьезностью, – клянусь честью, мне очень жаль, что я написал эту статью. Если бы я знал, что вы…

– О, для критика это не должно иметь никакого значения! – весело парировала она.

– Но для меня бы имело, – возразил я ей. – Вы так отличаетесь от неприятных женщин-литераторов… – Я помолчал, а она, улыбаясь, смотрела на меня своими ясными, честными синими глазами; затем я добавил: – Должен сказать вам, что Сибил… леди Сибил Элтон является одной из самых страстных ваших поклонниц.

– Мне очень приятно это слышать, – простодушно ответила она. – Я всегда рада, если у меня получается завоевать чьи-либо приязнь и одобрение.

– Разве не все восхищаются вами и поддерживают вас? – спросил Лучо.

– О нет, ни в коем случае! В «Сэтэдэй» упоминалось, что я достойна лишь аплодисментов продавщиц! – и она рассмеялась. – Бедная старая «Сэтэдэй»! Ее сотрудники так завидуют любому успешному писателю. Не так давно я рассказывала об этом принцу Уэльскому; его немало это позабавило.

– Вы знакомы с принцем? – спросил я, слегка удивленный.

– Вернее было бы сказать, что это он знаком со мной. Он немного интересуется моими книгами. Его знания о литературе обширны – куда обширнее, чем считают люди. Он был здесь не раз и видел, как я кормлю моих рецензентов – моих голубей! Мне кажется, это доставило ему большое удовольствие.

Вот и все, чего добилась пресса, громящая Мэйвис Клэр! Она называла своих голубей именами рецензентов и кормила их в присутствии особ королевской крови или других знаменитых гостей (а как я позже узнал, таковых было немало), чем несомненно, веселила их, смотревших, как «Спектейтор» сражался ради зернышка кукурузы или «Сэтэдэй ревью» скандалил из-за гороха! Очевидно, ни один злопыхатель не мог уязвить ее жизнерадостную натуру озорного эльфа!

– Как вы непохожи… совсем непохожи на обычных писателей! – невольно вырвалось у меня.