Скорбь Сатаны

– Общепринятые идеалы обычно ошибочны, – заметил он, пристально глядя на меня. – Общепринятый идеал божества на некоторых церковных изображениях – лицо старика в треугольнике. Общепринятый идеал дьявола – неописуемое существо с рогами, копытами, причем одно раздвоено, и хвостом, как сказала Мэйвис Клэр. Общепринятый идеал красоты – Венера Медицейская, хотя ваша леди Сибил во всем превосходит эту весьма переоцененную скульптуру. Общепринятый идеал поэта – Аполлон; а он был богом, и ни один поэт из плоти не способен сравниться с божеством. А общепринятый идеал писательницы – престарелое, неряшливо одетое, нечесаное страшилище в очках, но Мэйвис Клэр не подходит под это описание, хоть и является автором «Противоречий». МакУинг же, постоянно поливающий ее грязью во всех газетах в его подчинении, и есть престарелое, неряшливо одетое, нечесаное страшилище в очках, но… он ничего не написал! Писательниц неизменно представляют отвратительными, но писатели большей частью действительно отвратительны. Но их безобразия не замечают, и не настаивают на этом – в то время как, невзирая но то, насколько красивы писательницы, в прессе их все равно протаскивают как страшилищ, ведь таково указание свыше, даже если это неправда. Красивая женщина-литератор – это оскорбление, это абсурд, то, до чего нет дела ни мужчинам, ни женщинам. Мужчинам – потому, что, будучи умной и независимой, она о них не думает; женщинам – потому, что она имеет наглость сочетать в себе привлекательную внешность с интеллектом, становясь соперницей тех, кто лишь красив, но не умен, и ставя их в затруднительное положение. Такова жизнь!

Безумный мир! В бесконечности лет кружит он,
Меж огнями зари и заката, горя златом и серебром,
Подхваченный бурею прах, песчинка с морского ложа,
Чего же ты стоишь, о мир, для меня и для ангелов Божьих?

Он пропел это совершенно внезапно, и его звучный баритон зазвенел в теплом летнем воздухе. Я слушал его с восторгом.

– Что за голос у вас! – воскликнул я. – Что за чудесный дар!

Он улыбнулся и снова запел; сверкнули его черные глаза:

Безумный мир! Средь частиц, что в потоке пылают,
Сквозь миллионы систем, мчишь прочь от Божьего края!
В эфире витай, или сгинь! Умри, иль пари меж мирами!
Что судьба мне твоя – тому, кто един с небесами!

– Что это за странная песня? – спросил я, взволнованный и пораженный страстью, звучавшей в его голосе. – Мне она кажется бессмысленной!

Он рассмеялся и взял меня под руку.

– Она и вправду бессмысленна! Все салонные песни ничего не значат. Моя именно такая – поется с расчетом на то, чтобы пробудить чувства постылой старой девы, ударившейся в религию!

– Чушь! – с улыбкой ответил я.

– Точно. Об этом я и говорю. Это действительно чушь. Мы подошли к ожидавшему нас экипажу.

– У нас всего двадцать минут, чтобы успеть на поезд, Джеффри! Поехали!

И мы поехали – я наблюдал за красными островерхими крышами Уиллоусмир-Корт, блиставшими в лучах заката, пока они не скрылись за поворотом.

– Нравится ли вам ваша покупка? – немного времени спустя спросил Лучо.

– О да. Безмерно!

– А ваша соперница, мисс Клэр, нравится?

Я немного помолчал, а затем дал честный ответ:

– Да, нравится. Признаюсь вам, есть и нечто большее. Мне нравится ее роман. Это великолепный труд – достойный самого одаренного из мужчин. Мне всегда он нравился, и потому я подверг его такой жестокой критике.

– Весьма загадочный образ действий! – и он улыбнулся. – Может, поясните?

– Конечно могу. Все объясняется очень просто. Я завидовал ее способностям, и завидую до сих пор. Ее популярность причинила мне столько страданий, что ради их облегчения я написал ту разгромную статью. Но я никогда больше не сделаю ничего подобного. Пусть она спокойно растит свои лавры.

– Лавры имеют привычку расти без чьего-либо разрешения, – веско заметил Лучо. – И в самых неожиданных местах. И в теплице критики не растут.

– Знаю! – резко ответил я, мыслями возвращаясь к собственной книге, обласканной рецензентами. – Этот урок я усвоил крепко!

Он пристально взглянул на меня.

– Это лишь один из тех уроков, что вам предстоит усвоить. То был урок славы. Следующий на очереди в курсе вашей подготовки – урок любви.

Он улыбался, но услышав его слова, я ужаснулся. Я подумал о Сибил и ее несравненной красоте – о Сибил, сказавшей мне, что неспособна любить – будет ли это уроком для нас обоих? Сможем ли мы перебороть это? Или мы будем сломлены?

XXI