Скорбь Сатаны

– Прекрасно мне известны! – И он захохотал, тотчас вернув себе прежний облик. – «У каждого своя теория» – таков насущный девиз! Каждое маленькое двуногое говорит вам, что у него «своя идея» Бога, а также «своя идея» Дьявола. Это весьма забавно! Но вернемся к теме любви. Я чувствую, что не поздравил вас так, как вы того заслуживаете – ведь судьба, несомненно, благоволит вам. Из всей массы женщин, кишащей тщеславием и ветреностью, вам удалось заполучить уникальный экземпляр красоты, истинности и чистоты – женщину, вопреки своекорыстию и суетной выгоде, согласную стать вашей женой, с вашими пятью миллионами, исключительно из любви к вам! Какое прекрасное стихотворение можно было бы написать о столь невинной деве! Вы один из счастливейших мужчин на земле; фактически вам больше нечего желать.

Я не стал возражать, хотя мысленно понимал, что обстоятельства моей помолвки оставляют желать лучшего. Я, глумившийся над верой в Бога, желал, чтобы моя будущая жена обладала ей. Я, насмехавшийся над сентиментальностью, хотел, чтобы она хоть как-то проявлялась в женщине, чьей красоты желал. Однако я целенаправленно подавлял все предостережения собственной совести, принимая все, что нес мне каждый новый день моей праздной и бесполезной жизни, не заботясь о будущих последствиях.

Скоро в газетах появились новости о том, что «вскоре назначена свадьба Сибил, единственной дочери лорда Элтона, и Джеффри Темпеста, знаменитого миллионера». Заметьте, не «знаменитого писателя!», хотя я все еще оставался громкой сенсацией. Морджсон, мой издатель, ничем не мог утешить меня, надеющегося завоевать и удержать славу. Было объявлено о десятом издании моей книги, но на самом деле нам удалось продать не больше двух тысяч экземпляров, включая однотомное издание, спешно выпущенное на рынок. А продажи романа, который я безжалостно и ядовито оболгал – «Противоречий» Мэйвис Клэр – перевалили за тридцать тысяч! Я не без злобы заявил об этом Морджсону, которого положительным образом расстроили мои жалобы.

– Боже правый, мистер Темпест, вы не единственный писатель, из которого в прессе сделали сенсацию и чьи книги, несмотря на это, не продаются! – воскликнул он. – Читательские капризы непредсказуемы, и ни один, даже самый осторожный издатель не может все проконтролировать и просчитать. Мисс Клэр – болезненная тема для многих авторов помимо вас, она всегда имеет успех, и с этим ничего не поделать. Сочувствую вам всем сердцем, но винить меня не в чем. В любом случае все критики на вашей стороне – они почти единогласно превозносили вас. К слову, «Противоречия» Мэйвис Клэр, хоть я и считаю эту книгу великолепной и впечатляющей, буквально разносили в пух и прах при каждом упоминании – и все же читают ее, а не вас. Моей вины здесь нет. Видите ли, люди теперь получают основное общее образование, и боюсь, что они начинают питать недоверие к критике, предпочитая формировать собственное мнение; если это и в самом деле так, конечно, это ужасно, ведь самый тщательно спланированный заговор окажется бессильным. Все, что можно было сделать для вас, мистер Темпест, было сделано – уверен, что не меньше вашего сожалею о том, что результат не совпал с вашими ожиданиями и желаниями. Многие писатели не так обеспокоены одобрением читателей; аплодисментов просвещенной журналистики, тех, что достались вам, им более чем достаточно.

Я горько усмехнулся. «Аплодисменты просвещенной журналистики!» А я-то считал, что понимаю, каким образом достаются подобные аплодисменты. Я уже почти ненавидел свои миллионы – золотой мусор, что позволял мне заручиться лишь неискренней лестью моих ненадежных друзей, но не позволял достичь славы – той славы, что иногда на пороге смерти достается голодному, всеми покинутому гению, в один миг покоряющему весь мир. Однажды в порыве разочарования и обиды я сказал Лучо:

– Вы не сдержали всех своих обещаний, мой друг! Вы обещали дать мне славу!

Он с любопытством смотрел на меня.

– Обещал? Что ж, разве вы не знамениты?

– Нет, я всего лишь известен, – бросил я в ответ.

Он улыбнулся.

– Слово «слава», мой дорогой Джеффри, по своему происхождению восходит к слову «дыхание» – дыхание народной лести. Ее вы и получили – благодаря своему богатству.

– Но не моему труду!

– Вам возносят хвалу критики!

– И чего это стоит?

– Всего! – ответил он, улыбаясь. – По мнению критиков!

Я промолчал.

– Вы говорите о труде, – продолжил он. – Я не могу в достаточной степени выразить его сущность, поскольку и природа, и мерило его божественны. В любом труде следует обратить внимание на две вещи: во-первых, на то, ради чего он выполняется; во-вторых, на то, как он выполняется. Всякому труду надлежит иметь благородное и бескорыстное предназначение – без этого он гибнет и не считается трудом – во всяком случае, вечными незримыми судиями. Если это настоящий труд, искренний и благородный во всех смыслах, он сам влечет за собой награду, и с небес нисходят готовые лавры – ни одна земная власть не в силах их даровать. Этой славы дать вам я не могу… но я обеспечил вам ее весьма приличную имитацию.