Скоро Москва

– Не он это. Ошиблись, наверное. – Дедушка приподнимается на кровати, держась рукой за подоконник, подтягивается поближе, подслеповатыми глазами пытается прочитать, что написано.

– Лишь бы вернулся. Его теперь посадят в тюрьму, наверное. Лишь бы домой отпустили, – причитает мама.

– Да не мог он, это же позор на всю семью. Как мы будем людям в глаза смотреть, как Сашка в первый класс пойдет, когда отец – предатель. Пусть даже не возвращается, если дезертировал. Я его сам убью своими руками.

– Я поеду, у меня дела еще в городе.

Саша слышит голос папиного друга и, выглянув, видит, как тот отставляет чашку с нарисованным ежиком на боку.

– Это моя чашка, – говорит Саша и смотрит на нее, не отрываясь.

Гость кладет ненадкусанный бутерброд с докторской колбасой обратно на тарелку.

– Извини.

Дома сидеть невозможно – даже с книжкой, спрятавшись от всех за сараем, и Катя гуляет по улицам одна – то сорвет горсть черноплодки, то подберет несколько яблок, упавших через забор чьего-то участка на дорогу, то обнаружит мелкую дикую вишню на страшном заросшем участке у дома с раскрытой дверью и выбитыми стеклами. Пальцы и губы у нее синие от ягод, мама ругает за грязные ногти и не отмывающиеся пятна на одежде и коже.

Дедушка не встает, мама каждый вечер плачет. Саша ничего не понимает, собирает пазлы, копает червей, канючит, чтобы они пошли рыбачить, играет в песочнице и в машинки, как маленький. Катя молча злится, ей хочется жить с папой, где бы он ни был, хочется вернуться домой, в город. В сарае она находит дедушкин велосипед – выволакивает его на улицу, кое-как взбирается на сиденье, но он не едет, и она падает вместе с ним. Катя ведет велосипед к пруду, промочив ноги, с разбегу загоняет его в камыши и смотрит, как под ряской скрываются рама и руль, а заднее колесо не хочет тонуть и остается над водой.

«Сколько лет мне еще расти, чтобы уехать и жить отдельно?» – подсчитывает она в уме.

Анатолий Степанович задыхаясь спешит к ней, за ним семенит, подволакивая заднюю ногу, Настя.

– Цела? – спрашивает он, подбежав, и смотрит на велосипед. – Ничего, не расстраивайся, сейчас позову Иваныча – и вытащим. – Обхлопывает карманы жилетки и достает истертую барбариску. – Держи. Наше производство-то, каждый винтик его знаем, починим.

Катя присаживается на корточки, Настя тычется мокрым носом ей в руки. Катя гладит таксу по голове и подтаскивает к себе за ошейник – ей хочется затягивать его, пока собака не захрипит и не задохнется. Настя чувствует это и начинает тихонько поскуливать.

– Ты чего? – говорит Анатолий Степанович то ли Насте, то ли Кате. – Расстроилась, что ли? Не боись. Ты не помнишь, а мы-то помним, как было хорошо раньше. Всем еще припомним, как потом на рынке цепи и шины продавали, как вместо мяса супы ели из одних кубиков. Мы еще всем покажем, – он распаляется, – говнюкам этим, ублюдкам, которые и завод банкротили, рыжему этому и алкашу, который всю страну обокрал! И Крым вернули, и все вернем!

– А папа вернется? – спрашивает Катя.

– Папа твой выполняет свой долг, чтобы ты жила лучше, чтобы у тебя новый велосипед появился. – Анатолий Степанович кивает на затонувший руль. – Чтобы Саша выучился на программиста, чтобы вам квартиру новую дали.

Катя вскакивает, отпуская собаку, и та испуганно отбегает.

– Да не будет никакой квартиры, и завода никакого не будет, и Саша не пойдет в школу, его там предателем будут называть, и не нужны мы никому, только папе мы были нужны, а папы больше нет!

Анатолий Степанович, опешив, ловит собаку, берет ее на руки.

– Что ты несешь-то? Это тебе кто сказал?

Катя в слезах убегает, и вслед ей несется: «Выпороть тебя некому!»

Ночью, пока все спят, мама тихонько, чтобы не слышно было, толчет в ступе таблетки. Она копит их уже второй месяц, посчитала, сколько хватит, чтобы не проснуться. Дедушка всхрапывает, переворачивается, ему снова снится война. Катя не спит, считает, как ее учил папа, секунды от молнии до грома: далеко ли гроза.

Раз, два, три, четыре – значит, далеко. Она уныло продолжает: пя-я-ять, ше-е-есть, се-е-емь, врагу не сдается наш гордый варяг, восемь, девять, де… – и тут ее оглушает гром.

Сеяли и вытопчем

Свалка подступает вплотную к забору. Раньше она начиналась за полем и дорогой, потом нахлынула, и мусор теперь лижет темно-зеленый штакетник, как прибойная пена. Отец отгоняет ее каждый день – выходит за калитку и, тяжело опираясь подмышками на костыли, накалывает на лыжную палку жестяные банки и бутылки, выливает из них остатки алкоголя и кислотных газировок вперемешку с дождевой водой и отправляет в мусорный мешок. Позвякивая на ходу, он относит их в пункт приема вторсырья около заправки на трассе. Мимо него по разбитой грунтовке едут караваны многотонных мусоровозов. Приемщица кладет горку мелочи в пластиковую тарелку. Домой он возвращается через магазин – взяв растворимый кофе «три в одном». Достав две красные чашки в крупный горох, он заваривает в них кофе, кладет еще по ложке серого сахара и зовет:

– Вставай, соня! Весь день проспишь!