Сковородка судного дня

– Да рушится ведь все, Рузечка. Как лавина с гор сошла, трудность за трудностью. А все чернявый Марек виноват, не явись он в Лимбург…

– Пан Килер и раньше Адичкой интересовался. Я думала, влюбился.

– А я тебе говорила: унюхал волшебный запах нашей девочки.

Осторожно спустившись с кровати, я отправилась в ванную, отвернула завитушку крана, приникла к струе. Гражина басовито бухтела на пороге:

– Идея женить бургомистра на секретарше посетила Адичку кстати. Этого браком обезопасим, на другого – амулет наденем.

Рузя возражала:

– Если бы, получив браслет, Марек нашей девочке подчинился, все стало бы замечательно. А так… Ну кого когда из их князей жены останавливали? Скажешь, Килер благородный, прикажет чародею Адичку не трогать?

Я закончила неотложные дела, разделась и встала под душ. Тетки, услышав звук струй, появились в ванной.

– Вот что думаю, Адичка, – Рузя присела на табурет, – нужно амулет подчинения с тобою связать, заклинанием.

– Пан Килер мне его не скажет. – Душистое мыло пенилось в волосах, горячая вода смывала грязь и слабость. – Поэтому…

Я выключила душ и обернулась в полотенце:

– Поэтому, дорогие родственницы, браслета на Марека я не надену. Вы, тетечка Рузечка, правы. Надежда на благородство фахана с нашей стороны станет непростительной глупостью.

Гражина трубно вздохнула:

– Что ж теперь – ждать, каждую минуту опасаясь каверз от нашего работника?

– Придется. Вы, тетечка, за ним присмотрите. А еще неплохо будет, если сможете, сквозь сон парню нужные мысли внушите: «Уходи, Марек, из Лимбурга, лет через сорок вернешься, когда Моравянка состарится. Что чародеям время? Ничто. Мир посмотришь, попутешествуешь, а после старушка Адель артритными пальцами сама тебе свою жилу откроет». Все в таком роде. Накануне Медоточия я это Мареку и сама скажу.

– А если не уйдет? Ты позволишь нам с Рузей его убить?

– Не позволю, – ответила я твердо и пошла одеваться.

Крахмальная блузка приятно холодила кожу, жилет плотно охватил талию, юбок было три, синяя в складку верхняя и две шелковых нижних. От пышности наряда мне показалось, что из зеркала на меня смотрит благородная пани, я даже присела в реверансе.

– Нужные мысли, это, конечно, хорошо, – прошептала Рузя. – Но заклинание будет надежней.

Я обернулась, чтоб повторить о нежелании бургомистра мне это треклятое заклинание сообщать, но замерла с открытым ртом, тетушка хихикнула, тряся завитыми локонами:

– Да, Адичка, оно у меня есть. Прекрасное, скомпонованное из нескольких, найденных в умных чародейских книгах. Все, что к нему требуется: узнать настоящее имя нашего черноглазого.

Радость моя лопнула, как мыльный пузырек:

– Даже Марек его не помнит.

– Зато бургомистр, скорее всего, прекрасно его знает, – сказала Гражина. – Килера заморочь, улыбнись, позволь приобнять…

– Поцелуй, – поддакнула Рузя. – После лобзания ни один мужчина перед тобой не устоит. Противно? Потерпишь.

Я смущенно сообщила, что с некоторых пор прикосновения Карла не вызывают во мне отвращения, и что, пожалуй, поцелуй не будет неприятен. Тетки обрадовались.

– Наконец ледяная статуя Аделька таять начала, – хохотнула Гражина. – Даже догадываюсь, кто в костер страсти дров подбросил. Марек. Кстати, Адичка, я еще вот что попробую: когда парень заснет, нашепчу, чтоб имя вспоминал, мысли на это направлю. Знаешь, как бывает, бессознательно чего только из глубин памяти не вылазит. А браслетик-то из поленницы забери, пусть здесь лежит, под Рузиным присмотром.

Я выглянула в темноту за окном:

– После закрытия принесу, когда гости разойдутся.

И отправилась исполнять свои обязанности хозяйки трактира.

Зала была почти пуста, народ столпился снаружи, как и вчера, кольцо вокруг крыльца, очередь сельских девиц, Марек в драной на плече рубахе.

У него другой одежды нет? Нужно завтра же смену заказать или тетечку Рузю попросить?

– Чего там? – спросила Гражина над плечом. – Мне отсюда не видно.

– Пан чародей поцелуями за работу рассчитывается, – фыркнула я вполголоса.

– Не поцелуями, – возразила Гося. – Сегодня деньгами, девки-то на другое губы раскатали, только пан Марек сказал, что его невеста, вы, то есть панна-хозяйка, ему с посторонними женщинами лобзаться запретили. Петрик горсть бургомистровых талеров на четвертинки специально выменял.

Я вытянула шею. В очереди действительно не целовались и, судя по недовольным девичьим личикам, четвертаки радости доставляли гораздо меньше, чем могли бы бесплатные поцелуи чародея. Расчет закончился, я отошла к стойке, освобождая дорогу возвращающимся в трактир гостям. Меня приветствовали, поздравляли с удачной охотой и ладным женишком. Тот вошел одним из последних, за ним хромал незнакомый мужчина, пожилой, с длинными седыми волосами, крючковатым носом и яркими голубыми глазами.

Марек остановился в центре залы, хлопнул в ладоши, привлекая внимание:

– Дорогие гости, прошу любить и жаловать, это пан Шпильман – бродячий миннезингер, явился в Лимбург на праздник Медоточия. Сегодня он дает единственный незабываемый концерт в «Золотой сковородке».