Скриба

– Так и есть, – кивнула она, – двумстам сорока динариям. На один динарий можно купить четверть модия пшеницы, или треть модия ржи, или полмодия ячменя, или модий овса. Но их еще нужно смолоть, а каменные жернова дорогие как черт, поэтому, если найдешь работу, пусть тебе лучше платят хлебом, чем зерном. Динарий соответствует двенадцати хлебам весом два фунта каждый – одному человеку вполне достаточно.

– И что дальше с ними делать?

– Один для еды, девять обменяешь на рынке, а еще два, если останешься здесь, отдашь мне за проживание. Полфунта мяса или рыбы стоит примерно полдинария, или шесть пшеничных хлебов. Еще три можно обменять на соль, излишки которой ты всегда обменяешь на что-нибудь другое. Если тебе здесь не нравится, спросим у соседей, за такую цену наверняка найдется комнатка.

– Но мне ведь нужны и другие вещи – одежда, обувь…

– Ну-ка, повернись, я на тебя посмотрю… На первое время я могу тебе что-нибудь дать. Конечно, ярд шерстяной ткани стоит сольдо, но поношенную можно купить за три динария. Очистишь ее от насекомых, подлатаешь, и будет как новенькая. Вчера, например, я купила старую шерстяную ливрею, а это четыре или пять ярдов, вполне хватит на две-три вещи. Я дам тебе кусок, сошьешь себе что-нибудь.

Тереза ничего не сказала, так как последние фразы прослушала. Жуя кусок черствого хлеба, она смотрела на Хельгу и думала, что, несмотря на грубый язык и отнюдь не изысканные манеры, сердце у этой женщины золотое.

– Хоос, – добавила Хельга, – пусть остается, пока не выздоровеет. Правда, мне нужна кровать, так как иногда клиентам хочется поразвлечься, но вы можете устроиться позади дома на сеновале.

Тереза поцеловала ее в щеку, и Хельга растрогалась.

– Знаешь, когда-то и я была красивой, – горько усмехнулась она, – но это было очень, очень давно…

*****

За ужином Алтар на чем свет стоит ругал весь цех кузнецов, а особенно того хапугу, который чинил ему колесо.

– Эта скотина запросил с меня сольдо, – жаловался он. – Немного добавить и можно купить новую повозку.

Затем старик заявил, что завтра возвращается в горы.

Чернушка почти не разговаривала. Краска на лице размазалась, и она стала похожа на пугало. Глаза у нее закрывались, поскольку она слишком много выпила, но стакан из рук не выпускала.

Убрав со стола, Тереза пошла на сеновал к Хоосу. Растирая ему грудь и спину, как велел Маурер, она заметила, что лихорадка вконец извела его. Ночью спать не пришлось, поскольку Хооса трижды рвало.

Под утро она задремала, но ее разбудило кряхтенье Алтара, запрягавшего лошадь. Тереза помогла Хоосу подняться, чем, по-видимому, смутила его, и дойти до отхожего места. Пока он облегчался, девушка взяла кусок приготовленного Хельгой пирога, надеясь отдать его аптекарю, а потом попросила Алтара довезти их до аббатства. Старик согласился, ему все равно было по дороге.

С Чернушкой она не попрощалась – та была настолько пьяна, что не могла даже подняться. Повозка блестела как новенькая, поскольку кузнец, которого Алтар ругал на чем свет стоит, не только починил колесо, но и почистил ее. Тереза устроилась рядом с Хоосом и хорошенько укрыла его, чтобы уберечь от холодной росы. Наконец Алтар взмахнул кнутом, и лошадь осторожно двинулась вперед.

На улочках появлялись жители, спешившие в поля. Повозка направлялась к южной части аббатства, где, по словам цирюльника, находился огород, в котором обычно трудился аптекарь. Наверное, было еще очень рано, поскольку за колючей изгородью не было видно ни одного поденщика.

– Приехали, – сообщил старик, слез с повозки и помог посадить Хооса на ближайший пень.

Терезу пробрала дрожь – то ли от холода, то ли оттого, что она опять оставалась одна. Девушка взглянула на Алтара, протянувшего ей руки, и обняла его, а когда отстранилась, глаза ее блестели.

– Я никогда вас не забуду, охотник на медведей. И Леонору тоже, передайте ей.

Алтар утер глаза, потом порылся в карманах, вытащил мешочек с монетами и протянул Терезе:

– Это все, что удалось выручить.

Тереза застыла с открытым ртом.

– За твою голову медведя, – добавил он.

Старик махнул на прощание Хоосу, стегнул лошадь и медленно растворился в утопающих в жидкой глине улочках.

Спустя несколько мгновений зазвонившие к заутрене колокола возвестили, что новый день в монастыре начался. Вскоре через небольшую дверцу вышли несколько монахов и начали слоняться по огороду. Те, что помоложе, лениво выдергивали сорняки, а самый старый, высокий и нескладный, внимательно осматривал кусты, время от времени ласково поглаживая их. Тереза решила, что это и есть аптекарь – не только из-за возраста, но и потому, что одежда у него была из шелковистой, а не из грубой ткани, как у послушника. Высокий монах медленно переходил от одного куста к другому, пока не дошел до места, где стояла Тереза. Тут она и подала голос.

– Кто здесь? – спросил монах, пытаясь разглядеть ее сквозь изгородь.

Тереза сжалась, как напуганный кролик.

– Брат травник? – тонким голоском спросила она.

– Кто его ищет?

– Меня послал Маурер, цирюльник. Ради Бога, помогите нам.