Скриба

Алкуин внимательно посмотрел на епископа. Его тщательно выбритое лицо, гладкое, толстое и мягкое, выражало какое-то поросячье удовольствие. Ему было лет тридцать пять, возраст несколько странный для столь ответственной должности, но, поскольку он был родственником Карла Великого, в этом не было ничего необычного.

По сигналу Лотария все поднялись, и Алкуин подождал, пока зала совсем опустеет.

– Пожалуйста, покороче, Алкуин. Мне нужно переодеться перед казнью.

– Перед казнью? Но разве вы ее не отложили? – Алкуин был поражен.

– А теперь распорядился провести ее пораньше, – ответил епископ, не глядя на него.

– Покорнейше прошу меня простить, но именно об этом я и хотел с вами поговорить. Вам известно, что кто-то отрезал Борову язык?

Лотарий соизволил наконец посмотреть на Алкуина:

– Конечно, весь город об этом знает.

– И что вы думаете по этому поводу?

– Полагаю, то же, что и вы: что какой-то неизвестный лишил нас удовольствия послушать, как тот будет визжать.

– А его – возможности говорить, – спокойно добавил Алкуин.

– Да, но кого интересуют объяснения убийцы, наверняка лживые?

– В том-то все и дело. – Прежде чем произнести следующую фразу, Алкуин задумался. – Вполне вероятно, кто-то не хотел, чтобы этот человек заговорил. Скажу больше…

– Больше?

– …Не думаю, что Боров – преступник, – решительно заявил Алкуин.

Лотарий сердито взглянул на него, развернулся и начал ходить туда-сюда, оставив это неожиданное заключение без ответа.

– Уверяю вас, он ее не убивал, – рискнул продолжить Алкуин.

– Прекратите нести чушь! – Епископ резко остановился и взглянул ему прямо в лицо. – Сколько раз вам повторять, его нашли рядом с жертвой, с серпом, которым он ее зарезал, перепачканным в крови этой несчастной девушки.

– Однако это не доказывает, что убил ее именно он. – Алкуин по-прежнему был спокоен.

– Попробуйте объяснить это ее матери, – огрызнулся епископ.

– Если бы я знал, кто она, я бы попробовал.

– Вы вполне могли это сделать совсем недавно. Та женщина, с которой я беседовал, когда вы так некстати вмешались, и есть ее мать. Жена Коля, хозяина мельницы.

Алкуин онемел от неожиданности. Конечно, выводы делать пока рано, но это открытие во многом противоречило его предыдущим умозаключениям, зато лишний раз доказывало, что казнить собираются невинного.

– Ради Бога, послушайте меня! Вы единственный можете остановить это безумие. Тот, кого обвиняют, не в состоянии даже удержать серп. Вы видели его руки? У него же с рождения изуродованы пальцы, я сам в этом убедился.

– Каким образом? Вы к нему ходили? Кто вам позволил?

– Я пытался получить разрешение у вас, но секретарь сказал, вы заняты. А теперь ответьте, как Боров, который с трудом двумя руками удерживает яблоко, мог удержать серп, да еще совершить им убийство?

– Послушайте, Алкуин, возможно, вам нет равных в преподавании, вы знаток письменности, теологии и еще тысячи разных вещей, но не забывайте, что вы всего лишь дьякон. Здесь же, в Фульде, нравится вам это или нет, именно я решаю, что делать, поэтому советую забыть свои дурацкие теории и заняться столь интересующим вас кодексом.

– Сейчас меня интересует только одно – предотвратить готовящееся бесчинство. Уверяю вас, Боров не…

– А я вас уверяю, он убил ее! И если ваше единственное доказательство – его искалеченные пальцы, то можете начинать молиться. Ничего другого вам не остается, поскольку он все равно будет казнен.

– Но ваше преосвященство…

– Разговор окончен, – резко сказал епископ и захлопнул у Алкуина перед носом дверь в свои покои.

Понурый, Алкуин вернулся к себе в келью. Он был уверен, что Боров не убивал девушку, но его уверенность основывалась на одном-единственном эпизоде с яблоком.

Он сокрушался по поводу своего глупого поведения. Нужно было не убеждать Лотария, а добиться переноса казни, выиграть время и найти более убедительные доказательства. Можно было настоять на том, чтобы подождали прибытия Карла Великого, или на том, что нанесенные Борову раны не позволят зрителям в полной мере насладиться представлением. Но теперь выхода не было. Он располагал парой часов для предотвращения, казалось бы, неизбежного.

И тут его осенило.

Он снова оделся, быстро покинул келью и вместе с Терезой поспешил в аббатство.

В аптеке он попросил девушку вымыть большую глиняную миску, а сам занялся стоящими на полках флаконами и пузырьками. Некоторые он открывал и нюхал, пока не остановился на одном с надписью «Lactuca virosa»47. Алкуин достал оттуда твердую беловатую массу и положил в миску. Он давно не пользовался этим гипнотическим снадобьем, которое приготавливалось из сока дикого салата-латука и имело разное действие. Взяв порцию размером с орех, Алкуин растолок ее в порошок, затем отвинтил на своем кольце крошечную крышечку, засыпал порошок внутрь и снова завинтил. После этого они привели в порядок полки, поставив всё как было, и быстро вернулись в город, однако двери епископского дворца оказались закрыты. Тереза попрощалась, так как обещала Хельге пойти вместе с ней на казнь, и Алкуин один направился на площадь.