Конный полицейский загоняет ее, тебя и еще несколько сотен тысяч протестующих против войны в Ираке в крошечные, отгороженные веревками кармашки переулков у здания ООН. Марш был заранее запланирован, на него пришли около миллиона человек, но нью-йоркская полиция объявила его незаконным. Теперь стражи порядка скачут сквозь толпу на лошадях и размахивают дубинками. Море людей несет тебя с собой, но куда именно – непонятно: из-за невысокого роста тебе видны лишь плечи рядом идущих. Ты чувствуешь их ребра, они врезаются в тебя спереди и сзади. С каждым выдохом ты ощущаешь, как расширяется чья-то грудная клетка; лишь когда твой сосед выдыхает и его грудная клетка сжимается, ты можешь сделать вдох.
Самое странное в антивоенном протесте (а война еще не началась) то, каким обыденным кажется происходящее. Даже если протест «незаконный», бунтарем ты себя не ощущаешь. Едва не угодив под копыта, ты пожимаешь плечами: подумаешь, все это делали – например, твои родители накануне Вьетнамской войны.
И это очень тревожно. Твое поколение марширует под их музыку – «Джефферсон Эйрплейн», Боба Дилана, Брюса Спрингфилда. Скандирует их лозунги: «Раз, два, раз, два! Не нужна нам война!» Вы разгуливаете с их девизами на футболках, разве что чуть изменив их: «Мой Буш занимается любовью, а не войной». Вы так же бьете в ведра и жжете ароматические палочки, то есть делаете всё то же самое, что и ваши родители во времена их антивоенного протеста.
Но на марше 2003 года людей старшего поколения почти нет. Их кумиры (чета Клинтонов) и их рупор («Нью-Йорк таймс») слишком боятся протестовать. Опросы не оставляют сомнений: большинство беби-бумеров – бывших хиппи, бывших пацифистов, бывших «детей цветов», которые некогда «настраивались и выпадали»[54]
, – теперь поддерживают войну. Когда ты высказываешь свои антивоенные настроения знакомой паре, в шестидесятые жившей в коммуне хиппи, тебя обвиняют в «симпатиях к террористам». Даже твой отец, свидетель расстрела в Кентском университете[55] – его самогС людьми твоего поколения ситуация складывается ничуть не лучше. Ты видишь четкое деление на два фронта, строго по географическому признаку: на твоей родине, в долинах, подернутых горным туманом, твои ровесники надевают камуфляжную форму, позируют для местной газеты и разъезжаются по военным базам; их взгляды на серых газетных снимках устремлены вдаль, и кто-то выглядит уверенно, кто-то испуганно, а кто-то кажется настолько смелым и решительным, что легко забыть о его возрасте (всего двадцать!). Одни верят в величие Америки. Другие – в денежный бонус для новобранцев. Многие уже после 11 сентября ушли воевать в Афганистан, откуда их перебросили в Ирак, хотя они на это не подписывались.
В другом краю, почти в пятистах километрах к северу, за мраморными стенами университета «Лиги плюща» – нищета и криминал не проникают сюда, оставаясь где-то там, за коваными воротами, – приближение войны воспринимается как не слишком увлекательное спортивное мероприятие, что-то вроде матча по бадминтону или крикету. Да, они провели пару антивоенных протестов и диспут-семинаров, да, ландшафт немного изменился – теперь на месте башен-близнецов зияет дыра, – однако повседневная жизнь в университетском городке почти ничем не отличается от той, какой она была в 1999 году, когда ты впервые сюда приехала, до крупнейшего теракта в новейшей истории, до двух войн. За этими стенами головы у всех заняты другими проблемами. Лопнул пузырь доткомов[56]
. Работы нет. У самых невезучих накопилась куча долгов по студенческим кредитам. И ты обнаруживаешь, что даже в привилегированных кругах родители порой теряют терпение и заводят старую песню: «Вот когда я был в твоем возрасте…»