Скрытый учебный план. Антропология советского школьного кино начала 1930-х — середины 1960-х годов

Во-вторых, речь идет о том, что тот набор позитивно маркированных качеств, который должен быть свойствен «модернизированному обществу» (нуклеарный характер родственных связей и групп; высокотехнологичное производство; политическая культура, основанная на техниках участия; открытые системы социальных статусов, основанные на индивидуальных достижениях; секуляризация идеологической и культурной сферы и т. д.), сформирован из достаточно узкой исторической и антропологической перспективы, по большому счету сводимой к характеристикам американского общества конца 1940‐х — середины 1960‐х годов, — да и то с определенными оговорками. То есть речь идет не только об этно-, но и о темпорацентризме исходной концепции, возводящей в абсолют наличное состояние того социума, в рамках которого она была сформирована, и вменяющей всем остальным человеческим сообществам одну-единственную перспективу оценки, основанную именно на этом абсолютизированном «социальном знании». Как написал в свое время Роберт Нисбет, сопоставляя теорию модернизации с социал-эволюционизмом образца XIX века: «…Сравнительный метод <…> можно свести к идее прогрессивного развития, в частности к представлению о том, что историю современного Запада имеет смысл рассматривать как доказательство того, в каком направлении может и, следовательно, должно развиваться все человечество»[511]. Или, у Дина Типпса: «По самой своей природе теория модернизации не может выступать в роли некой универсально применимой схемы, исходя из которой можно было бы изучать развитие человеческих сообществ, поскольку она сама является отражением вполне конкретной фазы становления одного-единственного общества, а именно американского»[512].

В-третьих, предельно нечетким представляется образ «традиционного общества». Как писал Сэмюэл Хантингтон: «…Модерность и традиция представляют собой концепции совершенно асимметричные. Вам предлагают идеальное модернизированное общество, а затем на все то, что не является модерным, навешивается ярлык традиционности»[513]. В-четвертых, классическая теория модернизации, как правило, не учитывает неоднозначности внешнего воздействия на социальные процессы. И наконец, в-пятых, любой компаративный анализ прежде всего предполагает, что сопоставляемые феномены принадлежат к одному и тому же порядку. В рамках же теории модернизации отправной точкой (на «модернизированном» полюсе дихотомии) так или иначе является современное национальное территориальное государство, тогда как те социальные явления, которые проводятся по разряду «традиционных», могут относиться к самым разным социальным порядкам: от «традиционной семьи» и «традиционных экономических укладов» до религиозных сообществ, культурных регионов, племен и вождеств.

В результате, как уже было сказано выше, сама концепция утрачивает статус аналитического инструмента. Завершая критический разбор теории модернизации, Дин Типпс подводит неутешительный итог: «В тех случаях, когда теория модернизации не уводила в сторону и не была ошибочной, чаще всего она оказывалась попросту нерелевантной»[514]. А засим — не отрицая значимости находок, сделанных в рамках модернизационной теории для дальнейших исследований процессов, так сказать, «средней дальности», протекающих на уровне отдельных национальных государств, — возникает необходимость поиска альтернативной парадигмы, которая позволила бы изучать действительно масштабные и долговременные социальные процессы, отталкиваясь при этом от четкой дефиниции и классификации единиц анализа с учетом их вероятностной вариабельности.