Скучный декабрь

Мусором в ее понимании были колода и резак для капусты, одолженные тщедушным Кропотней из чьего-то сада. Эта добыча была замечена во время бесчисленных нетерпеливых блужданий по Городу. И тащил он их ночью, тяжело падая в снег на поворотах, пока упрямая пудовая колода продолжала свой путь, не желая двигаться в правильном направлении. Угрызения совести от совершенной кражи преподавателя совершенно не мучили. Да и кого они могли мучить в этом голодном и неустроенном декабре?

Вот ожидание письма от любимой было делом тяжким. Дни были бесконечны, а ночи тянулись так, что до свету старый учитель успевал проснуться несколько раз. В эти свои бессонницы он старательно вычистил колоду и резак. А потом поставил в угол, вызвав очередную волну недовольства сожителей, спотыкавшихся о них в темноте, при походах до ветру.

Припомнив эти замечательные приобретения, включающие еще и старый ковер, который он намеревался преподнести возлюбленной, пан Кропотня окончательно повеселел и несколько ускорился, принявшись размышлять о технике обмана будущих покупателей.

“Если на четверть мешать, это уже неплохо будет. И с соломой! А вот на треть если, то совершенно неплохо». — с этой мыслью он умер. Пуля, прилетевшая из серой мути, ударила справа и вышла чуть наискось, под ключицей. Пан Кропотня осел у чьего-то старого забора, а потом завалился на бок. Оглушительная темнота хлынула в него, вымывая последние остатки жизни. Он поскреб птичьими лапками снулый сахарный снег и умер.

Глава 31. Зихроно ле браха, пан Кропотня

Душа его воспарила, а тело мятой грудой осталось лежать внизу. На лице философа еще проступало удивление, то удивление, с каким обычно быстро и легко умирают. Впрочем, продолжалось оно недолго.

Кто стрелял? Был ли этот выстрел случайным? Да мало ли случайностей происходило в скучном декабре. Никто этого не знал. Одно было известно доподлинно: не успела теплая гильза выпасть из затвора, а пан Кропотня уже томился в очереди к бородатому ключнику. И если само вознесение произошло стремительно, то далее, как водилось во всех важных предприятиях, дело застопорилось — очередь двигалась слабо. Вдоль нее сновали озабоченные порученцы, награждая каждую душу кипой бумаг.

— Согласно циркуляру всесвятейшему за нумером одна тысяча тридцать шесть, заполняйте анкету смиренно, рабы божии. — тихо обращались они к стоявшим. Те шелестели листами и мирно переговаривались.

Кропотня потерянно вглядывался в выданные листки, строки плыли. Мгновение, прошедшее с момента смерти ошеломляло. Городские улицы еще таяли перед глазами, а неопределенность, проявляющаяся все яснее вокруг, уже пугала. Наступившая смерть, так и вовсе вызывала ужас.

Казалось бы, вот она смерть, простая и тоскливая как картофелина, и случилась уже он миллионы раз, но маленький философвсе равно боялся, словно был еще жив. Странное чувство. Вдобавок ко всему — окружающее было видно плохо, вдоль очереди клубился непроглядный туман. И сказать слова утешения бедному маленькому учителю, сказать эти простые слова неправды, было некому.

Он переминался с ноги на ногу, упираясь в спину стоявшего впереди немецкого полковника. Тот был сильно пьян и растерянно оглядывался в поисках компании. Стоявшие рядом шумные цыгане, всем табором попавшие к петлюровским сичевикам в гости, вынудили нудившегося офицера брезгливо отодвинуться. Общаться с ними он считал недостойным. Тем более, что их галдеж вызывал у него головную боль. Цыганские дети, бегавшие друг за другом его задевали, на это немец морщился и отряхивал воображаемую грязь с рукава.

Поборником чистоты был полковник Вальтер фон Фрич, скончавшийся в Вене от цирроза печени в клинике на Шпитальгассе. Путь, приведший офицера в белую палату с палевыми занавесками, оказался долог и извилист. Свой батальон он покинул в Тарногруде, подав прошение об отставке. Служить республике несчастный обладатель каменной печени полагал невозможным, и на последней попойке, устроенной в честь окончания службы заявил покачивающемуся капитану Нойману:

— Генрих, настало время выбирать. Порядка тут уже не будет никогда, это я тебе говорю. Мир сошел с ума. Германия поссорилась со всеми. На русских, нам, конечно, плевать, здесь нечего делать в этой мерзлой стране. Но зачем мы воевали с французами? Зачем с англичанами? С Италией? Это большая глупость, товарищ. Где теперь брать коньяк? Портвейн? Бренди? Где все это брать? Наши позиции как никогда слабы. У нас остается лишь Мозель, Гессен и Заале. Мы дураки, Генрих. Круглые дураки. А кто думает, что педерасты которые сидят в Рейхстаге поправят ситуацию, дураки вдвойне! Мы проиграли. Германии больше нет.