Скучный декабрь

Имя: «Штычка Леонард» — записал допрашивающий. Выходило у него плохо, перо, повинуясь гневным рукам, выделывало по бумаге отвратные кренделя, поэтому запись напоминала челюсть пораженного цингой. Немного подумав, офицер продолжил: «Шпион махновско-большевицкой банды, выбитой из Города, скрывался с целью проследить продвижение батальона и сообщить противнику о направлении. Умело маскируется под дезертира. При себе имеет секретный шифрованный документ, содержание которого….». Тут грозный обер-лейтенант отвлекся и стал пристально изучать найденную бдительными солдатами бумагу. Буквы писаря Шуцкевского расплывались перед его глазами, а смысла в документе, написанном по — русски было столько же, сколько в первой бухгалтерской записи, выдавленной на глине шумерами. Отчаявшись разгадать таинственный шифр, он обратился к переминающемуся музыканту.

— Вас ист дас, Штичка? — поинтересовался он, указывая в недра мятого листка.

— Записка на склад, вашбродь. Еще под Билгораем написана, а то я совсем позабыл получить. Ежели то подсудное деяние, готов пострадать по всей уставной строгости законов. Такой непорядок произвел, аж стыдно мне, не знаю как. Уж очень я совестлив. Конечно, если каждый рядовой позабудет кальсоны получать, это же, сколько кавардаку будет? Вози их потом за полком, грузи — перекладывай, а не дай бог, мыши поедят? Непорядок, вашбродь. Согласен целиком и полностью, — покачал головой флейтист и продолжил, — вы мне може выдадите? Кальсоны эти?

— Болван, — заключил офицер, через раз понимающий объяснения, но на всякий случай записал «Билгорай, кальсоны» и поставил жирный вопросительный знак. Таинственные кальсоны и витиеватая подпись сделали это темное дело совершенно фантастическим. — Вас ду ин дер Штадт махтес? Что делать в Город? Шпионаже?

Как казалось старательному офицеру, допрашиваемый арестант, при этом вопросе должен был стушеваться и зафонтанировать признаниями, каковые можно было бы записать, а затем повесить его как махновского шпиона. Тем более, что Билгорай еще смутно припоминался господину обер-лейтенанту как город в котором он отравился реквизированной у местного торговца картофелевкой. Воспоминания эти кошками скребли душу и особенную боль он испытывал от перенесенных в походе неудобств, когда был вынужден раз за разом догонять уходящую в мутные, кишащие большевиками просторы колонну.

— До дому шел, — честно ответил отставной флейтист. — Марш нах хауз, как говорится. Зашел выпить чаю к знакомой даме. Замечательная достоинствами женщина, — интимно подмигнув, сообщил он. — Шпионаж найн, герр официр. Был тут у нас один шпион, Вейка-дурачок, может, знакомы с ним? Он вроде подполковника у вас тут. Знатно пошпионил. Одних яблок конских в Лодзь переправил пудов тридцать. Все ходил по улицам, высматривал. Говорят, как высмотрит что, так бежит на почту телеграммы строчить царю вашему Вильгельму. Напишет ему, дорогой Вильгельм, у меня все хорошо, не болею, не кашляю, собрал два пуда яблок вчерась. Нижайше довожу до вашего сведения, что у русских все нормально, на фронт проследовало два эшелона. Как вы живете можете, дайте знать, ежели болеете. Кланяйтесь от меня мадам императрице. Вот как писал! С книксенами этими всякими, поворотами. Не каждый так сможет политературно! Никто его поймать не мог, даже пан Вуху, царствие ему небесное.

— Вуху? Кто есть Вуху? — обер-лейтенант поморщился, ужин мягко постукивал по стенкам кишечника. Припомнив Билгорайский позор, офицер поскучнел. Муки, испытанные им, заметались в голове, и, глядя в спокойные глаза махновского шпиона, он ощутил настойчивый позыв посетить уборную. А, пока пан Штычка продолжил нести невозможную околесицу про десятника, который по его словам был ему как отец родной, спазмы и неодолимое желание опорожниться, сделали продолжение допроса, практически невозможным. В голове допрашивающего зашумело.

— Хальт! — оборвал рассказчика он и обратился к молчаливо пучившему глаза тощему Максу: — Сдайте его оберфельдфебелю Креймеру под арест. К вечеру решим, что с ним делать. Можете идти! Абтретен!

— Обождите, пан офицер! Еще припоминаю про пана Вуху…

— Марш херраус!!! — заорал обер-лейтенант, на что конвоиры, подхватив неокончившего говорить музыканта, вывалились в коридор, по которому сновали штабные батальона.

— Нервный он какой-то у вас, — сообщил пыхтящему Максу пан Штычка, — одно слово, строгий начальник. Небось, дисциплина у него, не забалуешь? По уставу все?

— Халтс маул! — объявил тот, и толкнул его прикладом. — Ком! Шнель!