Скучный декабрь

Расчет пана Хворовского был совершенно точен — пуля парасоль не пробила. Но звук, исторгнутый выстрелом, что ни на есть густой, каковой еще зовут малиновым, оглушительно рвал уши и напускал туман в голову. Леонард, ощущая себя пономарем, по недомыслию, влезшим под самый большой колокол из подбора, уронил обрез и заткнул уши, пережидая, пока тот умрет.

Затихло быстро, и уже по прошествии пары минут отставной музыкант аккуратно отнял ладони и постучал по безмолвному збройному парасолю пана Хворовского.

— Пан! Пан! — осторожно позвал он, пытаясь заглянуть в хранящие могильную темноту бойницы. — Что там? Живой?

Ответом ему, еле слышным и шуршащим, с каким боязливая мышь волочет корку хлеба в подпол, было протяжное поскуливание снизу.

— Что там, пан добродий? — повторил музыкант. — Позадел что?

Поскуливание повторилось и на этом все стихло. Отставной пехотинец, чувствуя беду, попытался прийти на помощь потерпевшему изобретателю. Однако тяжелый збройный парасоль остался недвижим. Руки скользили по гладким бокам а прикосновения к стылому металлу были неприятны. Извлечь пана Хворовского из западни одному не находилось никакой возможности.

— Жди, пан! Зараз надо за помощью бежать! — уведомил он пленника боевой машины и со всех ног бросился за угол дома, где виднелись сполохи костра.

— Эй! — позвал он, вступив в освещенный круг, в котором Никодимыч с Тимохой, выражаясь языком средневековых сонетов, чистили друг другу забрала. Причем сильная родственная неприязнь, возникла по ничтожному поводу, и основывалась в различных взглядах на счастье и правду. Если скаредный швейцар утверждал, что для полного счастья достаточно выпить пару бутылок, то оппонент отстаивал свою низкую точку зрения, по которой пить надо до полнейшего положения риз и никак иначе.

На тот момент победу одерживала младшая ветвь славного киевского рода. Хитроумный Тимоха, ухватив сторонника умеренного потребления за бороду, основательно снабжал того тумаками, а лишенный возможности повторить маневр жидкобородого родственничка Никодимыч лишь слабо елозил по кисшей во дворе грязи.

— Ну, буде, паны! Буде вам! — бросившись между ними, отважный флейтист оторвал злобно пыхтящего Тимофея от Никодимыча.

— Тля ты, Тимоха, — укорил противника швейцар, тыкая дрожащим пальцем — тля, как есть, тля!

— И гнида! — добавил он, поправляя пришедший в беспорядок гардероб. — Скажи ему, господин солдат!

— Там, подмогнуть нужно, — прерывая спор, обозначил пан Штычка, — не то совсем худо будет.

— Ты стрелял штоль? — спросил злобно пыхтящий возчик, показывая, что звуки военных испытаний долетели до двора.

— Стрелял, — согласился музыкант, — пойдемте паны, подмогнуть надо.

— Неужто, хозяина стрельнул?

— Стрельнул. — вновь согласился тот, вызвав уважение в пьяных глазах Тимофея. Возчик восторженно почесал за ухом и заулыбался, словно это наполнило его жизнь новой радостью и смыслом.

— Чур, я коров сведу, — заявил он и направился в сторону, откуда неслось басовитое мычание животных, — хорошая корова нынче в цене.

— Подмогнуть говорю надо, — Леонард не дал сбить себя с толку, удерживая энтузиаста за рукав, — Учения то были.

С этими словами, он повлек их к месту проведения испытаний, на котором по-прежнему темнел боевой парасоль, с несколько осыпавшейся известковой надписью. Из монументального сооружения пана Хворовского жизнеутверждающе несся тихий вой, с каким северный шаман обнаруживает, что вызвал не своего духа, а вовсе и чужого, и вовсе не доброжелательного, а наоборот. И эти звуки показывали, что гениальный изобретатель жив и сильно желает вырваться из пленившего его чуда инженерной мысли.

— Эхма! — удивленно произнес Никодимыч, осторожно оглядывая сооружение. Высказав этим удивление наукой, старый швейцар принялся бродить вокруг коварной боевой машины, временами засовывая руки в смотровые щели, словно инспектируя их на предмет каких-нибудь таинств. А его собрат, обнаруживший недопитую мучеником Хворовским бутыль бимберу, принялся приятно разнообразить алкогольноеменю, плюнув на всю христианскую помощь о которой просили. Растерянный безразличием пан Штычка растерянно обращался то к одному то к другому. Никодимыч кивал на Тимоху, жалуясь на боли в спине. А тот, молча, крупными глотками как оголодавший телок нашедший вымя, приговаривал остатки амброзии.

— Тля ты и гнида, Тимофей. — уговаривал родственника швейцар, на что возчик оторвавшись от бутылки отвечал, что спасение может и обождать, а вот бибмер, как и любая радость смутных времен дается не всем и не в любой момент.

Уговоры продолжались еще пару минут, пока не были прерваны стуком дверей большого дома, из которых повалило все большое семейство хозяина фольварка вооруженное кто чем. Дюжий сын пана Хворовского, в тулупе, накинутом прямо на исподнее, размахивал огромным, как полено пулеметом Льюиса. А его братья — вечным крестьянским вооружением, в любых обстоятельствах защищавшим трудового человека от бед и несчастий: топорами, вилами и дрекольем.