Скучный декабрь

— Не сомневайся, командир, — продолжал убеждать комиссар, — глянь какие глаза у товарища. Такие глаза не у каждого имеются. Тут тонкость момента понимать надо. Когда товарищ враг, а когда сочувствующий.

И действительно, в прозрачных глазах отставного флейтиста светилось спокойствие. Именно то спокойствие, каковое бывает у человека голодного, но благонадежного. Такого человека, с которым и в кабаке можно было поговорить о смысле всего. Пан Штычка стоял во фрунт, веник был взят на караул. Длинный командир немного смягчился:

— Как зовут хоть, товарищ?

— Осмелюсь доложить, Леонард Штычка, пан товарищ. Флейтист музыкантской команды седьмого стрелкового полка первой бригады четырнадцатого корпуса. Емеритований, лопни мой глаз.

— Пехота, значит? — уточнил собеседник. — Грязи в поле принимал?

— Так точно, пан товарищ командир.

— А я Федор Иванович, — представился собеседник — Давно с фронта?

— Да уже недели три как, — оповестил отставной пехотинец, и, не задумываясь, предложил, — так может за знакомство, а? Как, пан товарищ? За борьбу может? Тут у товарища Шмули такой ром имелся. Чисто нектар, пекни ми око! Такой ром и товарищу Троцкому не стыдно подать. А может еще и выше!

Может, и выше. Ром товарища Шмули пить было не стыдно никому. Двери чайной открывались при любой власти. Потому что, какая бы она ни была, есть и пить борцам за различные виды народного счастья хотелось всегда. И даже во время кратковременного пришествия поляков, возивших с собой веселых девиц. Даже в это время гостеприимный Мордыхай Шмуля не запирал заведения. Несмотря на то, что польские кавалеристы разнесли зал подчистую, выкинули на улицу лавки и изрубили саблями самовар. А усатый ротмистр великовельможный Тур-Ходецкий, извиняясь за веселье подчиненных, в котором сам принял деятельное участие, одарил терпеливого владельца чайной новенькими хрустящими польскими марками.

— А ну кричи теперь: нех жие Речь Посполитова!! Забий! — потребовал блистательный конник и упал в беспамятстве. На что пан Шмуля послушно изобразил сказанное, склонившись к уху сопящего собеседника.

— Нех жие, пан ротмистр!

— Громче! — закапризничал тот, не открывая глаз. — Волач шибчей!

— НЕХ ЖИЕ, ПАН РОТМИСТР!! — гаркнул Мордыхай Шмуля.

— Уже лучше, кабатчик. Спой мне: «Вспомни мамины колени». Не знаешь, нет? … ну и поди в дупу тогда, — предложил сиятельный поляк и завозился в грязных опилках пола, поворачиваясь на другой бок.

Утром эскадрон покинул Город. Ротмистр Тур-Ходецкий ехал на своем гнедом лежа. До самого Шляхово его не покидало чувство тревоги и недоумения от пустой казны подразделения. Доехав до тихого сельца, он потребовал, чтобы девки, путешествующие на возах в арьергарде, исполнили ему «Вспомни мамины колени». Не преуспев в этом деле, он выпил шкалик сладкой водки. Та совершенно не шла в горло.

Сейчас заведение пана Шмули приветливо дымило покосившейся трубой за рыночными рядами.

— А что там говорит товарищ Троцкий против рома, Зиновий? — произнес Федор Иванович, бывший человеком дела и всегда осторожно относившийся к теории.

— А ничего не говорит, — беспечно объявил тот. — Стало быть, можно. Погладишь котика, товарищ Федя?

— Ну тебя, — отмахнулся собеседник. — Пойдем, что ли, познакомимся с товарищем комиссаром поближе. И ты, товарищ Кулонский, тоже пойдем. План может, какой мозговать будем.

Не знавший как отделаться от собеседника безмолвный городской голова понуро поплелся со всеми.

— А с этим что делать, товарищ командир? — обратился к Тарханову все еще удерживающий полумертвого Кропотню красноармеец. В ответ, тот махнул рукой, отпустите мол, черт с ним, с этим шпионом.

— Ну, ты, мухомор! Что там тебе передать надо? Давай сюды передачку твою. А два рубля? Два рубля тоже давай. Может, заверну в Вильно. Так отнесу, — глянув в сторону удалявшегося начальства, боец сноровисто пошарил в карманах у отставного учителя. — Что там у тебя? Махорка, не?

— Осмелюсь доложить, спитой чай, пан товарищ солдат.

Удивившись спитому чаю в карманах, бдительный боец дал тщедушному шпиону тумака и отпустил, наконец, пана Кропотню снабдив полезным наставлением:

— Ну, ты… аксесор… не шпионь больше. Не то плохо будет.

Пообещав больше не шпионить, да и вообще не мешать мировой революции своим присутствием маленький философ шмыгнул в проулок.

— Смотри у меня, шпион, — буркнул вслед боец и выбросил письмо. Два рубля изъятых у пана Кропотни, он положил в карман.

«Когда еще в это Вильно пойдем». - подумал он, — «а после, може, и сам съездит. Так-то сподручней будет». На этом огорчения отставного учителя и завершились.

Усевшись на лавку в теплой чайной, товарищ Тарханов хмыкнул и повернул к градоначальнику узкое лицо, облитое жидким золотом заходящего солнца.

— Стало быть, к послезавтра припасы нам доставишь, так, товарищ?

— Как не доставить, доставлю, — твердо пообещал тот и еще раз припомнил обитателей Веселой Горы. Ему казалось, что все они как один ухмыльнулись. А пара самых отчаянных обернулась и, задрав полы тулупов, изобразила неприличный жест.