Скучный декабрь

— Налей-ка нам, пан Шмуля, на мой счет, — попросил отставной флейтист, чувствующий себя хозяином с гостями. Радушный Мордыхай Шмуля тут же показался из полутемной стойки с бутылкой рома и стаканами, которые он держал щепотью, вдев в каждый грязный палец. Вид у владельца заведения был парадный: на короткой жилетке топорщился за неимением красного оранжевый бантик, сапоги были начищены сажей. Темные глаза кабатчика рассматривали страшных пришельцев. Те в ответ не проявили никакого интереса: Зиновий Семенович, которому национализированный котик навалил за пазухой, смутно возмущался этому обстоятельству, а товарищ Тарханов тихо давал указания пану Кулонскому.

— Муки бы еще пару пудов, товарищ комбед. Да пусть не жмотятся с ржаной, чай не за себя воюем, подавиться мне веником, пшеничной пусть дадут.

На все это почетный бедняк печально кивал, с тоской ожидая того момента, когда ром, наконец, разольют. Пан Шмуля занимался этим, появляясь за плечом каждого. Под солнечными лучами, проникавшими сквозь мутные стекла, жидкость загадочно блестела.

— За власть Советов! За здоровье дорогого товарища Ленина! — торжественно объявил командир отряда и выдул полный стакан. Выпив, он поморщился и закусил хлебом с салом.

— Что ты там возишься, Зиновий? — спросил он собрата. Комиссар что-то недовольно буркнул, вытирая пальцы об стол.

— Ему котик ваш за воротник наделал, пан товарищ, — объявил отставной музыкант с набитым ртом, — я вам скажу, такие истории сплошь и рядом сейчас. С теми кошками надо быть осторожней. Такая скотинка если навалит, так ни в жизнь запаха не перебить. Был у меня один знакомый с Слонима, так он с тех кошек польты шил, а продавал как бобровые. Досконале не отличишь было. Вот только его со всех кабаков пржепеджали, потому что запах выдержать никакой возможности, лопни мой глаз. И в трамвай его не пускали, даже в театр, и в тот не пускали никогда. Так и помер он перед самой войной, а ни разу в театре и не был. Не знали такого? Кляйцер фамилия?

— Нет, не знавал, — стесняясь, ответил Федор Иванович, в театре он тоже не был ни разу. — Теперь, товарищ, в театры всех пускать будут. Весь трудовой народ и сочувствующих. Ты мне вот скажи, где музей мирового капитала твой делать будем?

— Так не знаю, пан товарищ. Дома несподручно как-то, комната у меня одна, а если по нужде куда пойти, так посетители смущаться будут, — развел руками отставной флейтист. Пан Шмуля, воспользовавшись моментом, плеснул в его стакан очередную порцию.

— Так может у пана Вуху? — предложил городской голова, не утративший способность масштабно соображать. — В полицейском участке? Там и комнаты три, и подле рынка стоит. Место проходное. Сколько там людей поперебывало! Да и вы, товарищ Штычка, помнится, посещали не раз.

— Так, может, и у него, — закивал Леонард, — окна только перекрасить, да двери повставлять. А то повынесли двери. И табличку навесить. Старая табличка весь вид портит.

Пан Кулонский пошевелил пальцами и неопределенно хмыкнул, стараясь отвлечь слушавших разговор большевиков от скользкой темы метаморфоз бывшего полицейского участка. Череда его переименований все никак не хотела заканчиваться. Последнее, что планировали пестрые власти, сменявшие друг друга: был «Дом польской мысли», единственным корреспондентом которого числился неистовый железнодорожник и патриот пан Коломыец. Этим учреждением, по гениальному замыслу блистательного ротмистра Тур-Ходецкого, должна была начаться всеобщая и неотвратимая полонизация Города.

Впрочем, полонизация так и не началась, а вывеска «Полицейский участок», уже давно не читалась, затертая многочисленными исправлениями, соотносившимися с доктринами очередных военачальников, занимавших Город.

— Вот пушку ты, товарищ Федя, зря сжег. — заявил справившийся, по крайней мере, с внешними проявлениями коварства целебного котика, комиссар Певзнер. — Пушку-то теперь самое то было поставить. Как символ! Приходит трудовой человек, а там пушка! Хорошо же?

— Ты, кстати, Зиновий, ему вещи подыщи какие-нибудь. На показ. Таких, чтоб понимали всю гнусь империализма. Чтоб содрогались. Не то какой же музей, без вещей? У тебя там, поди, накопилось? — поморщившись спросил красный командир, — и бойчишек ему дай, пусть в порядок что приведут. Подкрасят. Как помощь трудовой Красной Армии трудовому народу.

— Бойцов дам ему… Из сознательных самых, а то еще разнесут, что осталось, — Зиновий Семенович ущипнул себя за ткань рубашки и поднес к носу. Дальновидный котик безучастно умывался вне пределов его досягаемости. — Вот только экспонатов не дам. Нету, товарищ Федя. Все что есть, еще понадобится для беспощадной классовой борьбы!