Сквозь страх

Митька скрежетнул зубами и простонал: «Как же он оказался прав! Боже мой, что же делать?» И он, словно окаменев, замер, ничего не слыша и не видя. Лишь мысль свербела незатухающей болью: «Кто она, Тоська? Из прирожденных чертовок или из падших ангелиц? Эх, когда полюбишь — это уже не имеет значения. Бог с ней. Лишь бы не бросила меня». Он очнулся от полузабытья. И хотел было поспешить в каюту, но снизу донесся приглушенный, умиротворенный говор. Митька прислушался. Он знал: никогда и нигде не бывает столь откровенной любострастная замужняя женщина, как в лоне церкви на исповеди и в объятиях любовника.

— Батька Махно велел мне выйти за него замуж, когда узнал о Митькином предложении, — донесся голос Тоськи. — Сказал, что легче будет выполнять задание. Я ведь должна ему не только помогать, но и присматривать за ним.

От услышанного у Митьки полезли глаза на лоб. «Присматривать, — прошептал он. — Вот это да… Значит, слежка будет днем и ночью».

— Милая Тосечка, по-моему, ты должна присматривать не только за ним, но и за мной.

— Ишь ты какой догадливый, — мягко, игриво проронила она. — Вот за это, ну и еще кое-за что ты мне и нравишься. С тобой не скучно, не то что с моим муженьком. Он все-таки слабак во всех отношениях. Но ничего. Ты, мой птенчик Илюша, будешь компенсировать его недостатки.

— О! — обрадовался тот. — Всегда готов. Но ты, милая Тосечка, уводишь наш разговор в другую сторону. Хитрюшка же ты очаровательная.

— Это почему? — притворным елейным голоском спросила она.

— Да потому, что во всей этой предстоящей операции последнее слово будет опять принадлежать тебе. Как скажешь, так батька и поступит со мной и Митькой. Ведь я знаю: в эту компанию меня включили по твоему предложению. И мои дела в ней сродни твоим. Пойми, Тося, я с тобой откровенен, потому что ты обо всем знаешь. Знаю также, что тебя ценит батька за личную преданность ему и за идейную преданность делу анархизма. Вот поэтому он и ставит тебя выше всех нас. Так что, милая Тосечка, не губи меня после, когда вернемся домой.

— Тебя — нет.

— В любом случае?

— В любом. Ты мне очень подходишь в одном деликатном деле — она похотливо рассмеялась. — А вот мой муженек получит то, что заслужит. Доложу как есть. И тогда мне веры еще больше будет…

«Стервоза, на моих костях хочет прыгнуть в заоблачные анархистские высоты. Стать примадонной, фавориткой махновского двора. — Копившаяся все это время злость, как сель, прорвала дамбу терпения. И злость у Митьки потекла по руслу ненависти. — Слабак во всем, говоришь? Ну это мы посмотрим, кто кого объегорит. Кто окажется на коне. И этого голубка не забуду. С его женой я тоже разведу амуры, давно она мне строит глазки. И мы посмотрим, кому больше придется отпиливать рога».

Ненависть и злость, тесно переплетясь, как две змеи, жалили Сабадырева, приводя его в бешенство, не давая спокойно оценить услышанные важные сведения. И он предпочел уйти в кубрик и притвориться, что спит сном праведника. Тем более что его жена начала исповедоваться Илюхе в своей интимной жизни. Последние фразы, услышанные Митькой, были о каком-то Петьке-озорнике (первой любви), который, по вульгарному выражению Тоськи, — ее юные груди узлом завязал на спине.

Сабадырева шокировала не столько сама эта фраза, сколько цинизм, с которым она произнесла эти слова. «Ох и паскуда же. И такую женщину я полюбил!» — Митька вознес обе руки к темному звездному небу и прошептал:

— Господи, дай мне сил, чтобы благополучно отделаться от Таисии. Заклинаю тебя, Иисусе, освободи меня от ее колдовских чар, а со всем остальным, как бы мне трудно ни пришлось, я сам справлюсь.

Молодой муж трижды перекрестился и понуро побрел коротать эту тяжкую ночь в душный маленький кубрик.

В Казань прибыли в полдень на исходе пятых суток, как отправились в плавание. Грязинюк сразу же поехал на извозчичьей пролетке в бюро анархистов, на Покровскую, тридцать восемь. Обратно вернулся он к вечеру под хмельком, гладко выбритый и надушенный одеколоном. Сабадырев хотел было выразить ему неудовольствие по этому поводу, но сдержался. Он понимал: время его, Митьки, еще не настало.

Грязинюк, не торопясь, вразвалку, как пресыщенный городской барчук, подошел к своим товарищам и внимательно поочередно осмотрел каждого из них, словно впервые знакомился с ними и прикидывал, кто на что годится.

— Докладывай, не тяни время, — не вытерпел Сабадырев, сдерживая накатывавшее раздражение.

Грязинюк как будто не слышал его слов, отвернулся от всех и махнул рукой извозчику, который поджидал его на дороге.

— Сейчас он подкатит сюда, и двинем в Собачий переулок. Пока там будем кантоваться. — И, повернувшись ко всем лицом, но ни на кого не глядя, прибавил: — Тарасенко пожалует к нам завтра к десяти ноль-ноль.

Дом, в котором поселились Сабадырев и его люди, был невысоким, с подслеповатыми окнами и резными наличниками. Венцы некоторых бревен сгнили, и стены старого жилища неровно топорщились, как мехи растянутой гармошки, которые начали сжимать со всей силой.