Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

Старец взял руки святого в свои и коснулся кончиков его пальцев, где вместо ногтей осталась лишь тонкая лиловая кожа.

– Он забрал и твои ногти, чтобы мы не сумели по ним ничего прочитать. Тебе, сын мой, придется самому проверять, что за путь тебя ждет, ибо с этим мы никак не сумеем тебе помочь.

Сказав это, он отпустил руки святого и вышел из кельи. Через несколько минут вошел ученик, и Та с великим изумлением увидел, что парнишка прозрачный – через него было видно коридор, и птицы летали вокруг него, а некоторые прямо через него, как сквозь пустоту.

Парнишка знаком велел святому следовать за собой, и Та встал с каменной плиты, опираясь на костыль, и пошел за учеником. Но покрывало, на котором он лежал, зацепилось и упало, а когда святой наклонился, чтобы поднять его с пыльного пола, то увидел надпись на камне, на котором спал столько времени: там было его имя, аккуратно высеченное долотом и молотком, а под именем – годы жизни.

Он в ужасе прикрыл надпись и повернулся к парнишке, который был уже в коридоре, почти невидимый в тени, только глаза его поблескивали, как стекло, словно приобретая более отчетливую форму в эфемерной голове. Та шел за ним следом, и парнишка время от времени оборачивался и бросал на него улыбчивый, прозрачный взгляд. Они спускались по винтовой лестнице в ранее неведомые подземелья Лысой Долины; от прохлады по телу святого пробегала болезненная дрожь, капли пота, рожденного усилиями, затекали в глаза, и он осторожно одолевал ступеньку за ступенькой. Потом они куда-то пришли, и там оказался длинный коридор, который пришлось одолеть. Та уже устал, но ученик не давал ему передышки, постоянно побуждая сделать еще шаг, и еще, и еще один. Они шли мимо комнат, которые казались одинаковыми – одни и те же двери в камне, одни и те же плиты посередине, – но не имели окон, и десятки свечей и плошек кое-как озаряли учеников, которые чем-то занимались внутри, совершая загадочные, просчитанные жесты. В отличие от его кельи, здесь было много полок, на которых святой, отчаянно щуря глаза, чтобы хоть какие-то формы разглядеть в полумраке, увидел сотни птичьих трупов, маленьких и больших. Время от времени в коридор выходил какой-нибудь ученик, неся в ладонях одну-двух ласточек. Все птицы там, под землей, были мертвыми, а ученики – прозрачными.

Прямо рядом со ступеньками, которые вели еще глубже в сердце земли под храмом, святой заметил несколько закрытых дверей и, приблизившись, провел кончиками пальцев без ногтей по бороздам, вырезанным в дереве – символы были незнакомые, – а потом услышал тихие шепоты и стоны по ту сторону. Эти звуки, как мгновенно решил Та, свидетельствовали не о боли, а об удовольствии, как в те моменты, когда мужчина находится в одиночестве и его чресла горят от страсти. Святой ничего не понял и опечалился всей своей половинчатой душой: проклятый Трынтэ-Грэмадэ лишил его разума, и теперь он не соображает, что происходит вокруг, теперь он может быть лишь глупым свидетелем, чужаком в собственной жизни. Та повернулся к проводнику и мрачно уставился на него, вопрошая, но парнишке явно не терпелось проводить святого еще глубже под землю. Он сделал знак идти следом.

Святой вцепился в толстую веревку, напоминавшую его красный шнур из пупка, – та шла вдоль лестницы, лишь местами озаренной толстыми и короткими свечами, – и стал спускаться, ступенька за ступенькой, словно тень среди теней, падающая от прозрачного юноши, который и сам казался лишь наброском ученика из былых времен. Они спускались долго, и Та часто приходилось останавливаться, чтобы отдышаться; парнишка нетерпеливо ждал возле святого, и свечи виднелись сквозь него. В конце концов, глубокой ночью, хотя под землей это уже не имело значения, они вошли в огромный зал, переделанный из пещеры, и первым, что увидел Та, была пара гигантских каменных кубов, подвешенных будто невидимой рукой над огромным чугунным котлом и постоянно двигающихся. Каменная пыль, что сыпалась с граней, тершихся друг о друга, падала в котел посреди пещеры, и тот почти переполнился. Время от времени среди теней проступали очертания какого-нибудь ученика, он выходил из-за сталагмита и, вытащив пробку на боку котла, позволял тонкой пыли высыпаться в ведро, которое потом уносил во тьму.

Ученик призвал Та приблизиться и знаком велел забраться в котел, а сам шагнул куда-то назад и исчез посреди странных подземных формаций, среди которых, как предполагал святой, сотни глаз наблюдали за каждым его движением. Та вскарабкался на край котла и упал в тонкий, бархатный песок. Погрузился до подбородка, пыль взметнулась вокруг, ослепив его и защекотав ноздри. Он двинулся вперед, к середине котла, ступая как в трансе, в поисках неизвестно чего, пока не задел ногой что-то на дне огромного вместилища. Потом услышал откуда-то издалека стон и плач. Ударился опять, прислушался; плакал кто-то, погруженный в пыль.