Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

В своей каморке Ульрик не один час гладил покрасневшую щеку и благословленный лоб, неустанно думая о Карине и трудясь над двумя планами сразу: один предназначался для Аль-Фабра, а другой – для него самого. Оба были почти одинаковые, только один хранился в секрете и про него знал лишь Ульрик, соорудивший тайник под полом, в ящичке, запиравшемся на ключ, – через этот ящик можно было попасть в четыре других таких же, спрятанных в четырех разных местах. Планы различались в одном: его собственный проект имел маленькое убежище внутри опоры строительных лесов, которые должны были протолкнуть Великую Лярву из одного мира в другой, и была там узкая лесенка, ведущая спиралью до самого верха, с маленькой буквой, начертанной посередине: «У». От «Ульрик». Он знал от Аль-Фабра, что у каждой конструкции должно быть имя, чтобы она ожила и обрела крепость; и потому написал над планом косыми буквами, с большим количеством завитушек: Карина.

Таково было начало его великого плана.

Стоять на перекрестке людей, где пути сами выбирают тебя

Вдень, когда святой Тау начал свое новое ученичество, над Лысой Долиной метался ужасный ветер, который, казалось, кого-то искал в каждой щели, переворачивал каждый валун. Святого провели по незнакомым коридорам в комнату, посередине которой стоял стол; на стенах теснились полки, и на них, с промежутком шириной в ладонь, лежали трупы маленьких и больших птиц. Ветер носился кругами над храмом, точно бешеный, и за окошками сердито шелестела листва. Воздух был густым, как паста, насыщенным пылью кубов, которые повсюду терлись друг о друга. Тау поднял глаза и посмотрел на небо через отверстие в стене: приближалась буря.

Ему ничего не объяснили, просто оставили посреди комнаты со вскрытыми мертвыми птицами. Он увидел трещину в стене, между полками, и толкнул камень. Это оказалась дверь, выходящая в короткий проход, где другие ученики – одни целые, другие воплощенные лишь наполовину – молчаливо стояли на страже под свист ветра в коридорах, или входили и выходили из комнат, неся в руках то живых птиц, бивших крыльями, то трупики, окоченевшие и остывшие. Тау проследовал за этими учениками и обнаружил, что они входили в помещение побольше остальных, где вдоль стен на гвоздях и крюках висели огромные клетки, в которых всевозможные летуны коротали свой век. Тау открыл одну и после нескольких неудачных попыток сумел поймать ласточку. Он отправился с нею обратно в свою комнату, но остановился у двери другой кельи, чтобы подсмотреть, чем заняты другие ученики. И вот что он увидел…

Ученики разжимали ладони, умело хватали птичку за лапки и били головой о каменную плиту. Птица переставала чирикать или трепыхаться, и ее тельце клали на стол и вскрывали двумя-тремя быстрыми, уверенными движениями. Внутренности вытаскивали кончиками пальцев и бросали в ведро у ног. Без дальнейших промедлений ученик брал выпотрошенный трупик и по коридору шел к одной из комнат с закрытыми дверьми, похожих на те, откуда раздавались стоны удовольствия, услышанные святым, когда он спускался к женщине из пыли, чтобы познать свою тайну и миссию.

Тау подошел к своему каменному столу и, сильно зажмурившись, ударил птицей об угол. Почувствовал, как она обмякла в его руке, стала точно тряпичная, и немедленно испытал угрызения совести. Положил птицу на стол перед собой, погладил грудку и живот, под которыми уже ничего не работало. Сам не понимая, почему и зачем, Тау взял со стола узкий нож и вскрыл живот существа. Вытащил все, что мог, из еще горячей полости и бросил в ведро у ног весь органический механизм, в мгновение ока ставший таким бесполезным. Посмотрел на внутренности, покоившиеся на дне ведра, словно оттуда ему кто-то показывал непристойный жест.