Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

На протяжении следующих дней Тау неустанно размышлял об учениках из комнаты с ключом, как те воплощались и развоплощались посредством ритуала, который он пока не мог понять своим усеченным умом. В это же самое время его руки действовали все более умело, и он с необычайной быстротой потрошил птиц. Тау научился делить сперму, чтобы ее хватило на большее количество крылатых, которых он потом помещал с засеянными животами на полки и обнаруживал в конце дня живыми в другой комнате, где было полным-полно мух, и витал затхлый запах мужского семени. Слепые ученики и старцы чуть приоткрывали клювы и что-то шептали, известное им одним. Птицы открывали глазки-бусинки, полные разума, и через дыры в стенах улетали в неведомую даль. Утром, просыпаясь, Тау находил в своей постели все больше орехов.

Но по завершении каждого дня, похожего на другие, приходил старик с клюкой и уводил его в комнату с ключом, где нужно было встать на колени и внимательно следить за тем, как происходило воплощение и развоплощение. Тау увидел, что ученики там все время одни и те же, и заметил, что если несколько дней назад у кого-то не хватало руки, то теперь она на месте, зато конечности лишился рассказчик. Святой следил за этой причудливой механикой на протяжении многих недель и понял: тот, кто рассказывал, уменьшался, части его тела исчезали, речь обретала все больше пустот и делалась вялой, а тот, кто слушал, увеличивался, у него вырастали конечности там, где была лишь пустота, и слова взращивали молодую плоть, пока однажды, в конце концов, в один из дней, когда святому Тау позволили спуститься в комнату тайн, он не обнаружил, что в исповедальнях осталось по одному ученику, и все это были молодые слушатели, все еще застывшие в благоговейных, дисциплинированных позах перед пустотой, где недавно пребывали рассказчики, а теперь – только смятые одеяния валялись на полу.

На протяжении многих дней его душа была так встревожена этой тайной, которую он теперь понимал намного лучше, что нож резал животы птиц криво, пальцы забывали частицы внутренностей, семя проливалось на пол в комнате, наполненной ароматами; рассеянно глядя в пустоту, Тау думал, охваченный пьянящими чувствами, каких больше не надеялся испытать, о предназначении Искателей Ключа, познавших бессмертие. Он осознал, что тайны, которые они открыли во время своего долгого паломничества в поисках Ключа, нельзя было с легкостью доверить другим, даже верным ученикам ордена, и они могли оставаться в безопасности только в мыслях святых из Альбарены, при условии, что их разумы продолжали существовать в неизменном виде. Те ученики, которых святой видел во множестве в коридорах храма, были не новыми, а все теми же старыми монахами из Альбаренского ордена, научившимися жить вечно, пока Слово не будет найдено и Ключ не войдет в замочную скважину. Обо всем этом думал Тау, и терзали его дрожь и сильный зуд, от которых он ронял птиц, по невнимательности на них наступал, переворачивал ведро с потрохами, засыпал, пока его не выносили ученики, взяв под руки, и не укладывали, спящего, на каменное ложе. Во тьме своей души святой спал и не видел снов – его как будто придавливало тяжелой плитой, которая переливалась бесконечно разнообразными оттенками черного цвета, такими похожими друг на друга и все-таки разными. Те дни, когда святой погружался в этот мертвый сон, были для него самыми печальными в Лысой Долине.

Но вот однажды он проснулся и, стряхнув с груди горки орехов, улыбнулся птицам, ждавшим его пробуждения на подоконнике. По ту сторону окна небо было ясным, и Тау обрадовался тому, что жив. Он попытался вернуться к своему труду в келье с полками, но обнаружил, что чресла его пересохли, и, опечалившись, решил подождать, пока семя внутри него не прирастет и не умножится вновь. Он спустился в комнату с мозаикой и от двери понаблюдал за силуэтами, которые, как будто пребывая в одиночестве, слушали тишину, оставшуюся после того, как затихли отголоски слов, некогда плутавших в испарениях над изображением ключа.

Так прошло два дня. Тау впустую пытался выжать из себя семя и наблюдал со стороны за учениками, которые обрели тело, как вдруг узнал, что пришел его черед. «Какой еще черед?» – подумал святой, но внутри него уже проросли подозрения и дали плоды в виде мелких зерен радости, от чего он словно на крыльях полетел в комнату с мозаикой, где оказалось, что рассказанные до конца ученики стоят посреди помещения, с закрытыми глазами вдыхают пар, витающий над ключом, втягивают его в свои молодые, новые легкие. Потом они открыли глаза и вышли, пройдя мимо Тау. Он подумал, что все они пахли гладкой, молочной кожей, как младенцы; они были людьми новыми и, вместе с тем, старыми – тысячелетними Искателями Ключа, чьим клеткам тела исполнилось всего-то несколько дней или недель. Святой остался один в просторном помещении; где-то далеко каменные кубы терлись друг о друга. Он подошел к мозаичному ключу и сел; пар исчез – его унесли в своих легких новорожденные ученики.