Сладкая жизнь в Париже. Гастрономические авантюры в самом прославленном и противоречивом городе мира

Мне нравятся люди. Правда. Но я просто стоял со слегка приоткрытым ртом, чтобы выпускать пар, и ждал, пока они сами ответят на все свои вопросы, потому что я просто не мог. Официанты не слишком любят, когда их просят определиться с выбором блюд. Откуда им знать, что вам нравится, а что нет? Ежедневная работа в магазине была тем еще испытанием для моего характера.

Французы обычно знают, чего хотят, и заказывают без раздумий. Не раз бывало, что спешащий парижанин забегал в магазин и просил: «Мне двадцать штук. Любых, просто сложите в коробку, s’il vousplatt», и убегал, держа в руке одну из наших фирменных бирюзовых сумок.

Работа в магазине с парижскими покупателями также стала беспрецедентной возможностью окончательно отточить мое понимание французской системы числительных. По какой-то неведомой причине у французов нет конкретного названия для семидесяти, восьмидесяти и девяноста. Я слышал, это из-за какой-то войны, которая закончилась в году, оканчивавшемся на восемьдесят, и французам было запрещено употреблять названия чисел, которые следовали далее; поэтому они придумали альтернативный способ, как их произносить — quatre-vingts, четверти, или четырежды по двадцать. (И это, в свою очередь, удлиняет последующие числа: девяносто восемь становится quatre-vingt-dixhuit, или четыре раза по двадцать плюс десять плюс восемь.)

Хотя я не нашел никаких доказательств данной теории, моя война с французскими числительными была настоящей, и мне требовалась победа.

Мне повезло — Франция ввела евро в 2002 году, как раз когда я приехал, и в воздухе еще витали сентиментальные воспоминания о le franc⁴²⁴, который, кажется, был дорог сердцу всех окружающих, кроме меня. До сих пор есть люди, которые не понимают цены в евро и пытаются переводить их во франки. Особенно пожилые, у которых, как ни странно, меньше проблем с машиной стоимостью 163 989,63 франка, чем с той, что стоит 25 000 евро. Большой бонус для меня — числа стали короче и проще, чем раньше.

Независимо от того, насколько проще теперь стали числа, представьте, что перед вами стоят люди и выпаливают со всей возможной быстротой, тра-та-та-та-та по-французски, в то время как вы делаете все, что можете, чтобы ваш взгляд не был похож на испуганный взгляд biche⁴²⁵, попавшей в свет фар, силясь мысленно определить, сколько же конкретно и каких конфет они хотят, одновременно нагружая мозг еще и тем, чтобы сосчитать, сколько они должны за это заплатить.

К счастью, французы привыкли заискивать перед продавцами, так что я научился делать «парижское» лицо, когда мне делают заказ. Пряча свое замешательство, я смотрю им прямо в глаза, строю гримасу, смотрю чуть в сторону, останавливаюсь на мгновение, а затем властно вопрошаю: «Comment?» («Прошу прощения?»), так что им приходится все повторять снова, давая мне немного больше времени на осмысление.

* * *

Продавцы в парижских шоколадных магазинах используют изысканные щипцы⁴²⁶, чтобы собирать ими заказы. И так как во французском языке h не произносится, важно не путать их с les thongs, то есть шлепанцами, или thong, что значит le string⁴²⁷.

У Патрика Рожера от сорока до пятидесяти разновидностей шоколадных конфет, которые нужно набирать щипцами (без h), и они никак не подписаны. Это было бы слишком просто. К счастью, я их хорошо запомнил, будучи постоянным покупателем на протяжении многих лет, так что у меня было хорошее начало. Я уже знал конфеты с ромом и изюмом — они без начинки, только крупная изюминка сверху; avoine (овсяные), что тоже просто, потому что у них сверху овсяные хлопья; с сычуаньским перцем, где подсказкой служило немного молотого перца сбоку. (Вру — эти три были единственными, которые я запомнил. И раз они единственные были с «подсказками», меня можно обвинить в жульничестве.) На самом деле я и не представлял, как распознать остальные, потому что различия во внешнем виде были совсем ничтожными. Может, мне следовало начать носить очки?

У vanille было несколько точечек в углу, отличающих их от feuillantine (с хрустящей нугой), которые выглядели точно так же, за исключением микроскопических линий, настолько тонких, что даже мсье Брайль их не смог бы «прочитать». Citron vert (лайм) я продолжал путать с citronnelle (лемонграссом), поскольку и у тех, и у других был зеленый оттенок. И я продолжал называть шоколадные квадратики, заполненные каштановой начинкой, marron, чем сильно путал покупателей, потому что marrons — это несъедобные каштаны, а съедобные — chataignes. Меня при этом немало смущало то обстоятельство, что в магазине также продавались цукаты из каштанов под названием marrons glaces.