Сладкий лжец

– Да, но ты живешь здесь уже некоторое время. Я не хочу наступать тебе на пятки.

– Ты спрашиваешь меня? – Сэл слабо рассмеялся. – Потому что я все пытаюсь ущипнуть себя.

– Позволь помочь. – Люсьен сделал вид, будто хочет ущипнуть Сэла, но тот сразу же отмахнулся от него. Люсьен усмехнулся, но смех быстро утих, и он поерзал на месте. – Дело в том, что я на некоторое время уеду из Роузмонта.

– Оу? – Амалия бросила в мою сторону понимающий взгляд, словно ожидала этого. Мне захотелось заползти под стол. Она ошибалась в своих суждениях. – Рассказывай, Титу́.

Люсьен откашлялся, сделал глоток чая со льдом, затем снова откашлялся.

– «Кэпс» попросили меня зайти и посмотреть, смогу ли я снова играть за них.

За столом будто взорвалась бомба.

– Ты что, мать твою, с ума сошел?

– Люк, нет!

– Madre de dios![84]

– Non! Non, non, non! – Каждое «нет» сопровождалось стуком ладони по столу. Слезы навернулись на глаза Амалии. – Ты не можешь так поступить, Титу́. Не можешь.

Люсьен вздернул подбородок в своей упрямой, решительной манере.

– Могу, Мами́.

Ее глаза вспыхнули.

– Можешь не значит должен.

– Ничто не высечено на камне. Они хотят посмотреть, как я справляюсь, а я смогу понять, как чувствую себя на льду.

– Ты обещал мне, Люсьен. – Ее голос дрогнул при упоминании его имени, и она отвела взгляд.

– Знаю. – Челюсть Люка задвигалась. – Но я должен сделать это для себя. Ни для тебя, ни для кого-либо другого.

Я съежилась, когда они обратили на меня свои возмущенные взгляды.

– Не смотрите так на Эмму, – отрезал Люсьен жестким тоном. – Она не имеет к этому никакого отношения.

Это оказалось больнее, чем ожидалось, и я опустила голову, теребя пальцами льняную салфетку на коленях.

– Я не буду в этом участвовать, – заявила Амалия, вставая. Ее голос дрожал. Она пристально посмотрела на своего упрямого, гордого внука. – Я люблю тебя всем сердцем, но смотреть, как ты уничтожаешь себя, не стану.

Она ушла, и я увидела, как в глазах Люсьена что-то дрогнуло. Но он не попытался остановить ее. Тогда я осознала – Люсьен никогда не стал бы просить о любви или понимании. Он просто не знает, как это сделать.

Глава тридцать пятая

Люсьен

Они приняли новость именно так, как я ожидал, – то есть катастрофически плохо. Даже после весьма предсказуемой реакции мне стало больно. В груди будто образовалась дыра, а в животе закружился обжигающий вихрь.

Один за другим они покинули стол, их горькое разочарование было очевидным и болезненным. У всех, за исключением Эммы. Она по-прежнему молча сидела рядом со мной, ее худые плечи поникли.

– Что ж, – сказал я, – ну и дерьмо.

Она так долго молчала, что я подумал, будто она игнорирует меня, но потом Эмма громко сглотнула и подняла голову. Ее глаза цвета индиго наполнились печалью.

– А чего ты ожидал?

Я вздрогнул, больше всего ненавидя ее разочарование.

– Того, что получил.

Она красноречиво фыркнула, но больше ничего не сказала. Я подвинулся на своем сиденье, чтобы посмотреть ей в лицо.

– Просто скажи это.

На ее щеках появился румянец. Хорошо. Я хотел ссоры.

– Что ты хочешь, чтобы я сказала, Люсьен?

– Все что угодно. Правду.

– Ты не хочешь знать правду.

Я отодвинулся от стола.

– Я знаю, вы все волнуетесь…

– Нет, – резко оборвала она. – Мы в ужасе.

Я принял удар и глубоко вздохнул. Она не понимала. Никто из них не понимал.

– Я хочу, чтобы ты гордилась мной.

– Я горжусь. Во многих отношениях. Ты умный, одаренный, забавный и очень сильный. Ты боец, Люсьен. Я так восхищаюсь этими твоими качествами.

– Тогда как ты можешь не видеть, что это и есть моя борьба? Я взбираюсь обратно на вершину.

Она ухватилась рукой за край стола и наклонилась вперед.

– Ты цепляешься за идеал. Это не борьба. Это отчаяние.

Она жалела меня. Это было хуже любого гнева, который Эмма могла бы выплеснуть в мою сторону. Жалость липла к коже, душила меня.

– Черт подери, – выдавил я из себя. – И ты говоришь, что знаешь меня? Что тебе вообще известно о потере? Ты приехала сюда в попытке спрятаться после одной небольшой неудачи. У тебя по-прежнему есть твоя карьера.

Эмма встала с достоинством королевы и отошла от стола.

– Мило. Я вижу, мы подошли к решающей части нашего спора.

– А чего ты от меня ждешь? – выпалил я в ответ, отчаяние и гнев сделали мои слова резкими и быстрыми. – Когда изображаешь меня трусом.

– Не знаю. – Она раздраженно махнула рукой. – Может, что ты отступишь назад и правдиво взглянешь на то, что ты делаешь. Ты поступил так храбро, уйдя из хоккея. Храбро и мудро…

– Это была не храбрость. А страх.

– Храбрость – это бояться и все же делать то, что должно быть сделано.

– Банальности. Супер.

Эмма сверкнула глазами, ее лицо вспыхнуло. Но я продолжал настаивать:

– Как ты не видишь? Я делаю это ради нас. Пытаюсь быть кем-то, кто может стоять рядом с тобой с высоко поднятой головой.

Я будто дал ей пощечину. Эмма буквально покачнулась на каблуках, прежде чем выпрямиться. Ей потребовалось мгновение, чтобы ответить, и, когда она это сделала, ее голос звучал медленно и ровно: