Сладких снов

На улице я увидел то, что и должен был: дорожку, ведущую к подвесному мосту через реку, а справа от нее развивающееся на ветру белье. Юля стояла неподалеку от входа и следила за небольшим костерком у ее ног. Когда я вырвался из хранилища, она удивленно посмотрела на меня, а потом вернулась к созерцанию огня.

Значит все это все-таки не галлюцинации. Хотя где-то в глубине мозга очень четко пронеслась мысль: «А может галлюцинации просто вернулись? И ты все еще в своем хранилище?». Но я загнал эти мысли подальше и подошел к Юле, тяжело дыша.

– Тревожные сны? – спорила она.

– Нет, не совсем. Проснулся и решил, что все вчерашнее это просто мое воображение. Решил, что сошел с ума и до сих пор сижу в своем хранилище, разговаривая с пустотой. Спасибо за завтрак, кстати.

– Пожалуйста, – Юля улыбнулась, не отрываясь от костерка. – У меня почти то же самое было сегодня утром, пока я не услышала твой храп, – она робко улыбнулась и, наконец, посмотрела на меня.

– Я храплю? – странно, по-моему, я никогда этого не делал. Хотя откуда мне знать, сам этого я не знаю наверняка, а Лина могла мне просто по этому поводу ничего не говорить. Я допил остатки кофе и наклонился поставить кружку на землю, только тут я разглядел, что в костре среди хвороста догорают Юлины семейные фотографии.

– Еще как, тебя даже сирена не смогла разбудить, я уж думала ты в к…

– Зачем ты это делаешь? – перебил я ее, когда выпрямился.

– Зачем они мне? – она пожала плечами и бросила в огонь еще несколько фотографий.

– Этими фотографиями была обклеена вся аппаратная, а теперь ты говоришь, что они тебе не нужны?

– Сегодня, когда зазвучала сирена, я еще раз все проверила. Все так, как ты говоришь, бутафория, просто часть какого-то жуткого спектакля. И я поняла, что здесь я не останусь, а носить с собой все эти фотографии не зачем, оставлю себе одну как память и буду ее хранить.

– А куда ты хочешь пойти?

– Ты, кажется, куда-то собирался вчера вечером. Если ты не против, я пойду с тобой, – она пронзила меня насквозь своим взором, при этом слегка прищурившись, будто ловила каждое мое движение и боялась, что я могу как-то навредить ей.

– Я хотел дойти до города. Однако путь все-таки не близкий…

– А что ты прикажешь мне делать здесь? Меня и так сюда притащили, как заключенную, так теперь оказывается, что никакой тюрьмы и не было никогда. А ты предлагаешь мне остаться тут? – она обрушилась на меня с какой-то первобытной злобой, все время махала руками и наступала на меня. Хотя в гневе она смотрелась очень комично, как плюшевый медведь, угрожающий вас убить. Да и не гнев это видимо вовсе, видимо она вообще не способна проявить истинную злобу.

– Я понимаю, – я поднял руки в примиряющем жесте. – Успокойся, я же не сказал тебе, что против.

– Я рада, – она все еще тяжело дышала от обуявшей ее злобы, но все-таки улыбнулась.

– Только одно условие. Не гневайся больше. А то я в следующий раз точно засмеюсь.

– Ну, знаешь ли, – она уперла руки в бока.

Мы немного постояли молча, Юля вертела в руках последнюю оставшуюся фотографию, ту самую на которой было изображено все ее семейство.

– Знаешь, а он тоже так говорил, – сказала она, глядя на фотографию.

– Твой муж?

– Да, он говорил, что я не способна злиться. Он всегда этим восхищался, говорил, что я всегда могу нахамить, нагрубить, но вся злоба во мне не натуральная, вынужденная.

– Тут он прав, мне нечего добавить.

– И это наверно мой самый главный минус.

– Доброта?

– Да, разумеется. В злом мире человек, который не может проявить злобу становится жертвой. Теперь добротой не наслаждаются, ей пользуются. Хотя, что я говорю, пользоваться то уже и некому, – она ударила себя рукой по лбу и смущенно улыбнулась.

– Странно, – я хотел сказать что-то еще, но не смог подобрать слова. Любопытно она это она осознавала всю жизнь, или поняла это, только оказавшись в хранилище.

– Ничего странного, наш мир так устроен уже миллионы лет. Тот, у кого нет острых зубов, заканчивает в желудке более зубастой твари. Это потом людям стало стыдно за свою природу, и они придумали различные формы благотворительности. Но суть людей при этом так и не поменялась.

– Ты права, я и сам часто прихожу к подобным выводам…

– С той самой поры как оказался в хранилище, – закончила она за мной предложение. – Только подумать, за двадцать девять лет жизни я ни разу не задавала себе подобные вопросы, а за последние три года только об этом и размышляю. Думаю с тобой происходит тоже самое.

Я ничего не ответил, мы молча стояли и смотрели, как догорают Юлины фотографии, ту последнюю фотографию Юля надежно спрятала за пазуху.

– Дань, а куда ты хочешь пойти? – я не сразу понял, что вопрос обращен ко мне, я еще не до конца привык к новому имени, поэтому какое-то время не реагировал на него, пока Юля не посмотрела в мою сторону.

– Домой.

– Зачем? Ворошить воспоминания?

– У всех есть своя темная история. И я решил поставить в своей темной истории жирую точку.

– Я тебя поняла.

– А куда хочешь пойти ты?