Сладостное забвение

Николас провел меня по покрытому красным ковром коридору. Освещение было приглушенным, в воздухе чувствовался сильный запах свежего сигаретного дыма. Разве в Нью-Йорке не запрещено курить в помещении? Я слегка улыбнулась. «Зуб даю, это самое ужасное преступление Руссо».

Стены сотрясала электронная музыка, в коридор прорывались фиолетовые и синие огни, словно бы сбежавшие с танцпола. Мы спустились по лестнице и остановились перед тяжелой металлической дверью. Николас стоял так близко за мной, что я касалась спиной его пиджака. Протянув руку над моей головой, он постучал пять раз с короткой паузой между каждым тяжелым ударом.

Спустя секунду дверь открылась, и на той стороне нас встретила темноволосая девушка-администратор в облегающем черном платье.

– Signor Russo[85]. – Она одарила босса лучезарной улыбкой, которая быстро исчезла, когда она взглянула на меня. Девушка прищурилась, а потом захлопала накладными ресницами. Должна признать, макияж у нее оказался идеальный, но то, как она скривила губы, словно я была дешевой проституткой, смотрелось попросту грубо.

Уф. Первый день на людях с Николасом, и вот я уже самая непопулярная женщина города.

Раньше я бы не стала обращать на это внимания, да мне бы и смелости не хватило за себя постоять. Однако теперь я выходила замуж за дона. Я не могла позволить служебному персоналу вытирать об меня ноги. Чувствуя себя немного глупо, словно я в игрушки играю, я протянула руку за спину и переплела наши пальцы.

Николас замер, будто я застала его врасплох, но спустя секунду его пальцы сжались на моих. А потом я почувствовала легкий шлепок по ягодицам, дескать, иди вперед. Интимный жест согрел меня от макушки до пяток, но, к счастью, на лице моем ничего не отразилось.

Я не стала смотреть на девушку-администратора еще раз, уверенная, что она поняла посыл. Николас мог спать с кем захочет и когда захочет, но не при мне. Я достойна определенного уважения, и, пожалуй, даже Руссо не может мне в этом отказать.

Я отпустила его руку и ступила на небольшую стальную лестницу. И ошарашенно заморгала от увиденного зрелища.

В помещении сгустилась напряженная атмосфера, которой я от подобного места не ожидала. Начнем с того, что в зале было максимум две женщины (включая ту, что открыла дверь). Подавляющее большинство – мужчины, одетые кто во что горазд, начиная от костюмов до пляжных шорт и рубашек поло.

Повсюду были распределены столы для покера, за которыми сидели игроки, находившиеся на разных этапах растраты своих сбережений.

Я вместе с Николасом спустилась по лестнице, разглядывая нелегальный игорный притон. Одна карточная игра закончилась: пятеро игроков встали, прикурили и направились в угол зала.

– Им нельзя курить за столом? – спросила я у Нико.

– Можно. Но их могут раскусить по этому условному знаку, поэтому чаще всего они ждут до конца игры.

«Интересно».

Мне нравилось узнавать новое.

Я засыпала Николаса вопросами всю дорогу до офиса, начиная с того, сколько заведение зарабатывало за ночь (около двадцати тысяч) и заканчивая тем, почему в зале только две женщины (они отвлекают).

Азартные игры являлись достаточно серьезным делом, поэтому расслабляться здесь было нельзя. Никто не уделил мне ни капли внимания, пока мы пересекали зал. Мужчины за столами окаменели от сосредоточенности, а те, что курили, либо потели, осознавая финансовые потери, либо писали победные эсэмэски.

Офис оказался квадратной комнатой со стильным синим диваном, столом красного дерева с парой кресел, плоским телевизором, мини-баром и стеклянным кофейным столиком, куда я сразу положила клатч. Николас нажал кнопку на клавиатуре, чтобы включить компьютер.

Стены были бетонными, но с учетом сине-золотого узорчатого ковра и одной-единственной картины комната умудрялась производить теплое и комфортное впечатление.

Я стала изучать картину под блестящим стеклом. Пастельные цвета и смелые, но изящные мазки кисти. Я не была человеком искусства (в отличие от сестры), но манеру все равно узнала. Однажды смотрела документальный фильм о крахе современной культуры. О том, что теперь мы называем изобразительным искусством жалкую пародию на таланты и душевность прошлого.

– А ты неравнодушен к Моне[86], – сказала я Нико.

Он не поднял взгляда от компьютера, но его губы тронула улыбка. Николас стоял, опершись одной рукой об стол и стуча по клавишам второй. Либо он рулил этим местом так же, как сумасшедший ученый, вооруженный красными кнопками, либо просто очень медленно печатал.

– Мама была его фанаткой.

Мне стало приятно из-за того, что он произнес слово «мама» каким-то особенным низким и ласковым голосом.

– У нее хороший вкус.

Нико издал тихий смешок, приправленный горечью, и его улыбка угасла, словно он осознал, что открылся. Казалось, я вот-вот зайду слишком далеко на чужую территорию, это было опасно, но я не могла заставить себя остановиться.

Я вскинула бровь.

– Значит, не любишь Моне?

– Не люблю? Он висит у меня в офисе.

– Он не поэтому здесь висит.

Нико стал бить по клавишам чуть сильнее.

– Анализируешь меня?