Слава столетия. (исторические повести)

— Ты знаешь, конечно, что масонов преследуют, особенно нашу ложу?

— Это несчастное предубеждение.

— Да, предубеждение, но — увы! — его нельзя рассеять, и оно может кончиться гибелью ни в чем не повинных людей.

— Что же делать?

— Только ждать. Как мы ждем прекращения дождя, наступления утра, не имея возможности своей волей прекратить первый и приблизить второе.

— Но это ужасно… Если бы я только мог чем–нибудь помочь…

Новиков взял Карамзина за руку:

— Послушай моего совета: сохраняй хладнокровие и разум даже тогда, когда великодушие и благородство пытаются заставить их потерять. Я знаю, что кое–кто из братьев говорит, что ты оставил нас в трудную пору, до тебя может дойти эта молва: не поддавайся порыву доказать свое благородство жертвой. Она не нужна и ничего не докажет. И ты от нее не будешь иметь даже духовного удовлетворения. У тебя свой путь, у них — свой. Какой правильнее — время покажет. Прибереги жертву для своего алтаря. Масонство — не иезуитский орден, оно не нуждается в слепом повиновении, а кто требует его, нарушает основную задачу масонства — искание света и истины. И не обижайся на друзей прежних лет, все мы — человеки, все мы — слабы.

— Николай Иванович, поверьте, я уважаю в них людей искренне и бескорыстно ищущих истины и преданных общеполезному труду, но не могу разделять с ними убеждение что все это должно производиться втайне и сопровождаться странными обрядами.

— Да, конечно, излишняя скрытность не нужна и даже вредна. Но давно сказано: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Однако, Николай Михайлович, расскажи, чем ты намерен заняться?

— Собираюсь издавать журнал.

— Что ж, мысль добрая. «Детское чтение» вы с Петровым делали хорошо. Будь у меня сейчас журнал, я бы доверил его тебе, ни минуты не сомневаясь.

В комнату вошел мужчина около шестидесяти лет, невысокий, в мундирном сюртуке с нашитой звездой — куратор Московского университета Михаил Матвеевич Херасков. Его лицо излучало доброту и благожелательность. Даже самый пристрастный и желчный физиономист не мог бы обнаружить в нем черты, свидетельствующие о злобе, зависти, гордости, тайной тоске. Может быть, он нашел бы лёгкий след меланхоличности, но в общем, глядя на это лицо, хотелось сказать: «Вот человек, который доволен жизнью», что, как ни странно, было близко к истине: Херасков обладал завидным качеством — не желать ничего сверх того, что имел: его удовлетворял его чин, должность, его состояние, положение в обществе, потому что все это давало ему полную возможность заниматься тем, в чем он видел смысл собственной жизни — литературой. Причем на этом пути он оказался счастливее всех своих современников: за поэмы, и прежде всего за «Россиаду», современники обещали ему бессмертную славу.

Херасков обнялся с Новиковым и повернулся к Карамзину:

— Отовсюду слышу, что Рамзей возвратился к родным пенатам, его видели там и сям, и весьма удивляюсь и обижаюсь, что он миновал мой дом.

— Михаил Матвеевич, нигде я не был, к Николаю Ивановичу — первый визит…

— Ладно, ладно. Я пошутил, я не обижаюсь, милый Николай Михайлович. Я просто рад вас видеть.

— Вон, он намеревается издавать в Москве журнал, — кивнул Новиков на Карамзина.

— Откупите уже существующий или будете затевать новый? — спросил Херасков.

— Совсем новый. Русский журнал, с русскими авторами для русских читателей. Такой журнал сейчас очень ко времени. Давеча я слышал в книжной лавке рассуждения одного человека о том, как нам сейчас нужны свои авторы, своя русская литература. Его умные рассуждения во многом утвердили меня в моих собственных мыслях.

— Кто же такой этот человек? — спросил Херасков.

— Он назвался Василием Григорьевичем Вороблевским и сказал, что видел меня у вас, Николай Иванович. Но я его что–то не припомню.

— Василий Григорьевич действительно человек глубок кого ума и обширных знаний, — тихо произнес Новиков и вздохнул: — Но он — крепостной человек графа Николая Петровича Шереметева…

— Вот оно что…

— Именно.

Херасков, удобно устроившись в креслах и продолжая излучать доброжелательность, обратился к Карамзину:

— Какой же журнал вы намерены взять себе за образец?

— Целиком — никакой. Я внимательно познакомился со множеством наших российских и иностранных журналов. Многие из них по–своему замечательны, однако ни одного из них я не возьму за точный образец. Современные журналы, особенно русские, слишком односторонни. У нас журнал — или сатирический, или ученый, или исторический, или экономический и так далее, то есть представляющий интерес только для определенной группы читателей. Конечно, каждый из этих журналов нужен, и их читатели черпают из них материю для души и разума. Но ведь гораздо более на свете людей не ученых, не экономистов, и тем не менее одаренных разумом и сердцем. В сатирическом жанре они не находят удовлетворения многим движениям мысли и души, а ученые, педантические или теологические статьи им недоступны по отсутствию соответствующего образования и несклонности разума к отвлеченностям.