Читаем Славное море. Первая волна полностью

Волнение не покидало Носкова. На ровном месте он побежал мелкой рысцой. Бык тоже побежал, косо выбра­сывая в стороны задние ноги.

У знакомой кладки матросы остановились в нереши­тельности. Два бревна хотя и плотно сдвинуты и отеса­ны, но все же очень узки.

— Как думаешь, пройдем? — спросил Носков.

— Кто его знает, — приглядываясь к ширине ног быка, ответил Геннадий. — Может, лучше брод поискать?

— Брод лучше, да искать его некогда. Попробуем... Бык понюхал кладку, глянул на черную глубину реч­ки, крутнул головой, 'Но все же пошел по бревнам.

Когда поравнялись с местом, где отдыхали, у матро­сов упало сердце. «Полярный» отдавал последний, тре­тий гудок.

Дальше всю дорогу бежали. Впереди Носков, за ним, не натягивая веревку, бык, последним Геннадий.

Запыхавшиеся выскочили на берег залива и оторопе­ли. В пустом заливе метался ветер, схватывал на берегу песок, легко, будто сухой снег, завивал его причудливы­ми вихрями и нес на воду. По заливу уже гуляли вол­ны, и на них зарождались узкие белые гребешки.

— Ушли! — не сказал, а хрипло выдохнул Носков и в изнеможении оперся на толстую шею быка.

— Забыли, наверно, — с горечью отозвался Генна­дий.

— Значит, крайне надо было уйти, — немного отды­шавшись, сказал Носков. — Видишь, какая завируха на­чалась.

Ветер звенел в ушах, и они не сразу услышали крик бегущего к ним по берегу человека.

— Эй, животноводы! Ведите бычка за дамбу, там стоит «Чайка» с кунгасом. Нам велено вас забрать.

У дамбы еще качало. Высокая гора защищала ее от ветра, но волны из широкого залива проникали и сюда.

— Бычка придется связать, — сказал более практич­ный Носков.

— А что с ним случится? — равнодушно отмахнулся Геннадий.

— За борт стриганет с испугу, вот что. Да и кунгас перевернуть может.

Матросы «Чайки» поддержали Носкова. Бычку свя­зали ноги и положили его на передний настил кунгаса. Но это не успокоило Носкова. Рядом с бычком лежал

запасный якорь с толстым канатом. Носков подумал и для надежности привязал бычка канатом за шею.

Кунгас качался. Бычок глядел на матросов страдаю­щими глазами и, вытянув шею, плотно клал голову на смоленые доски.


V


...«Чайка» доставила их в Тихую протоку без всяких происшествий.

Тихая протока — настоящее чудо природы. Она шла у самого берега. Очень глубокая, с ровным мелкогалеч­ным дном. На берегу, в ста метрах от воды, поднима­лась высокая, в два раза выше, чем видел Геннадий у дамбы, гора. Росшие на вершине горы сосны отсюда ка­зались кудрявым мхом. С реки не было видно, как тре­пал их там ветер. Слышался только неистовый грохот.

Проносясь над горой, штормовой ветер падал только где-то на середине реки. Там, со средины, вплоть до про­тивоположного берега бушевал шторм, но с той стороны протоку закрывал от реки длинный остров, за ним вто­рой. А здесь под защитой горы и островов на воде не было ни одной морщины. Тишина стояла и на первом острове.

В одном месте протока расширялась. Здесь капитан Чукреев и разместил флот своего каравана. На берегу, у подножия горы, кто-то разжег костер. Синий столбик дыма сначала подымался вверх, потом расплывался в прозрачное синее облачко, широко стелющееся над бере­гом, над протокой. «Чайка» подвела кунгас прямо к теп­лоходу, стоявшему у острова.

— Ты побудь здесь, а я сейчас организую подъем, — сказал Носков и быстро поднялся по трапу на теплоход.

Геннадий остался один. В протоке становилось тесно.

Воздух наполнился гулким людским говором: звонко пе­рекликались шкиперы барж, громко отдавали приказа­ния капитаны самоходных судов, еще окончательно не нашедших себе подходящего места.

Только капитан «Полярного» молча стоял на мости­ке и внимательно следил за всем, что делалось на дру­гих судах. «Полярный» плотно стоял у обрывистого бе­рега острова, и за теплоход можно было не беспо­коиться.

Время тянулось долго. Носков все не шел. Геннадии стал беспокоиться и тревожно посматривал на палубу «Полярного».

А Носков снова нажил себе неприятность. Он боялся попасть на глаза командиру и хотел доложить обо всем боцману. В это время на палубе показался стар­ший помощник капитана якут Кривошеий. Носков ре­шил свернуть в сторону и обойти его за кормовой над­стройкой. Кривошеий окликнул его:

— Носков, почему не докладываете о выполнении по­ручения?

Поневоле пришлось вернуться.

Чесночный запах колбасы не спас Носкова. Чуткий на подобные запахи и придирчивый старший помощник хорошо разбирался в этой хитрости и, зазвав матроса к себе, долго отчитывал его.

За это время пароход «Алдан», намереваясь лучше разместить в протоке приведенные им от дамбы послед­ние баржи, близко подошел к теплоходу.

Отходя, он неловко развернул одну баржу. Та на по­вороте резко толкнула кунгас. Кунгас сильно подался вперед, одновременно круто наклонился на левый борт.

Тяжелый якорь легко сдвинулся с места, гремя ла­пами, перевалил через чуть заметный бортик и, сильно плеснув, юркнул в воду.

Прямо на глазах оторопевшего   Геннадия вслед за ним так же быстро упал в воду привязанный за канат якоря черный бычок.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза