След в след

Очень скоро обнаруживается догматическое превосходство организации над учением (она лучше может доказать новизну и привлечь новых членов), тогда организация вступает в конфликт и противоречие с учением, причем не только с тем, каким оно возникло, но и с тем, какое вошло в канон. Учение организации противоречит другим учениям несравненно больше, чем само учение, значит, они друг другу противоречат (как второстепенное отметим, что христианский канон несет на себе следы автономии и обособленности отдельных групп, а организация стремится к монолитности). На этом этапе происходит разделение: из канона выбираются тексты (катехизис), наиболее приемлемые для организации, а знание полного канона становится привилегией верхушки организации (Библия на латыни и старославянском; долгая, многовековая борьба в России за право перевести Библию на русский язык и противное мнение большинства иерархов; запрет и искажение Маркса, Энгельса, Ленина и т.д.).

Секты и партии можно рассматривать как возвращение к реликтовым родовым отношениям (отсюда и вожди), которые единственные могут обеспечить поддержку своим членам в смутное время. Похожи они на род и по структуре своей, и по духу (глава рода, культ предков и т.д.). В обществе, пораженном кризисом, выгоднее иметь надежных соратников и многочисленных, но раздробленных противников, чем не иметь ни тех ни других.

Русская национальная идея, отступившая, поверженная марксизмом, через пятнадцать лет воскресла, еще больше окрепнув и лучше приспособившись к новому миру.

Если русская национальная идея в православной оболочке с трудом находила прозелитов за рубежом, то марксизм в лице Коминтерна дал ей миллионы фанатичных приверженцев.

О страдании русского народа как народа, как этноса нельзя говорить, пока сам народ не осознает время после Октября (гражданская война, коллективизация, сталинский террор) как свою трагедию.

Дух идеи понимается нами только как степень готовности не считаться ни с чем, как фильтр, через который пропускается жизнь. Это и есть дух идеи, дух народа, дух партии. Русский марксизм так легко сменил русское православие, потому что и то и другое обладало одной мерой нетерпимости. Внутри каждой страны партии складываются из людей, различающихся по терпимости, по готовности идти на компромисс.

Дух идеи — главное, только он усваивается народом. Поэтому на Руси православие так легко перешло в интернационализм, а он, в свою очередь, в национализм.

Для марксизма, так же, как для Гегеля, характерно понимание развития как процесса, происходящего в прошлом, а ныне уже закончившегося или близкого к завершению: борьба классов прекращается и уже не двигатель прогресса, исчезают революции как способ решения противоречий; если в недрах предшествующих формаций вызревали новые отношения, то для социализма в недрах капиталистической формации вызревают только предпосылки.

Русское централизованное государство — Московская Русь (XIV—XV вв.) — раннефеодальное государство, так же как и Киевская Русь. С XI по XV века в стране почти ничего не менялось, и Москва, объединив множество столетиями живших независимо княжеств, не обнаружила почти никаких различий ни в языке, ни в культуре, ни в хозяйстве, ни в нравах.

На Руси среди власть имущих всегда было много иностранцев: норманны, татары, немцы, евреи, грузины, украинцы. Населению страны, жившему по большей части маленькими изолированными общинами, сама идея государственности (идея, в которой не так уж много светлого) была чужда. Поэтому власть была вынуждена опираться на людей, которые просто знали, что это такое. Замыкаясь в себе (XII—XIV вв.), Россия сразу же распадалась на части.

Почти все идеи, так или иначе связанные с государственностью (национализм, патриотизм, представление о своей роли в мировой истории, предназначение России, основные мотивы внешней политики и множество узаконений внутренней), были заимствованы из-за границы, искусственно пересажены на русскую почву (апостол Андрей, крестивший Россию; Москва — Третий Рим; Рюриковичи, ведущие свое происхождение от родственника Августа — Пруса; многочисленные реформы Петра I от разведения шелкопряда и строительства флота в Воронеже до магистратов и бритья бород; германофильство Петра III; англомания и франкомания русского дворянства; восстание декабристов и уж совершенно поразительное, по мановению палочки, восстановление вслед за Германией традиционного национализма Сталиным, когда Невский, Хмельницкий и Суворов — верный слуга русского самодержавия, жесточайшим образом подавивший поляков и Пугачева, стали недостижимым идеалом для советских командиров — коммунистов, марксистов, интернационалистов).

Иногда кажется, что русская политика — это некая абстракция, школьник, повторяющий слова учителя, девочка, пеленающая куклу.

Русское дворянство — дворянство беженцев и ренегатов. Россия всегда охотно принимала знать соседних государств — татар, литву, немцев,— потерпевшую поражение в междоусобной войне или просто ушедшую из своей страны.