Следствие поручено мне

Да и Женя вел себя до сих пор примерно так же. Конечно, глупо получилось, что и говорить. Иногда Татьяна Васильевна удивлялась, почему этого новичка инспектора определили в группу по расследованию убийств. Судя по внешности, он должен был падать в обморок при виде каждого трупа. Этого не случалось, хотя Маркова часто замечала по лицу молодого инспектора, с каким трудом он сдерживает огромное внутреннее напряжение. Это были не страх, не брезгливость и даже не жалость. Вернее, не просто жалость. Но Женя — в отличие от нее, и даже от Саши Гаевского, Бориса и уж, конечно, от мудрейшего Мудрого — еще не разучился видеть не только труп, но прежде всего уби «того человека, который еще некоторое время назад был жив, — а теперь этой жизни лишился, по вине или злому умыслу другого человека. Внутренней целью работы Татьяны Васильевны, как она это ощущала, было прежде всего найти преступника, а потом выяснить, в чем причина его преступления. А Женя, кажется, прежде всего хотел понять. Он словно бы чувствовал свою вину и перед убитым за то, что не смог — а как бы он смог?! — уберечь его, и перед убийцей — за то, что вынужден наказывать его, выслеживать, задерживать. Был Женя еще очень молод, а оттого еще мало знал себя и других. Для сыщика, для следователя иногда очень важно поставить себя на место другого: словно бы влезть в шкуру преступника. Порою такая попытка мыслить чужими мыслями, действовать по чужой логике здорово помогает. Но Жене трудно именно из-за того, что он обладал какой-то обостренной душевной честностью и слишком уж беспокоился о психологии преступника. Женя словно бы каждый раз проверял себя: а если бы стечение обстоятельств — роковое, как пишут в романах? Если бы я оказался на его месте, в его ситуации? Как поступил бы в этом случае я? Не сделал бы и я того же, что и этот человек, которого теперь осуждаю? А ко «ли так, имею ли я право осуждать?

Когда-то и сама Татьяна Васильевна прошла через подобные сомнения. Но один разговор, услышанный ею давно, лет этак двадцать назад, вернул или почти вернул ей душевное равновесие.

Дело было на суде. Судили взяточницу. Она работала в районном загсе и за небольшие «подарки к праздникам» «помогала» людям: то разведет раньше назначенного срока, то брак зарегистрирует быстренько, чтобы «спасти девичью честь»… Внешне довольно безобидные делишки, но однажды окрутила она — прямо на дому! — женщину с умирающим соседом по коммуналке. На другой день новобрачный скончался, вдовица перебралась в его комнату, став, таким образом, хозяйкой всей квартиры. Но вдруг выяснилось, что покойный не успел толком развестись с первой женой, которая была прописана в его комнате и теперь тоже предъявляла претензии на квартиру… С этого все и началось.

В перерыве Татьяна Васильевна услышала, как народный заседатель, молодой инженер, сказал другому заседателю — звероватого вида бородатому мужику, похожему на шкипера из романов Стивенсона, — директору лучшей городской школы:

— Мы же сами этих взяточников плодим! А что делать? У меня жена третий год на работу выйти не может: ребенка оставить не с кем. Жена тоже инженер. Дома каждый день истерики, она уже на пределе. И я ее понимаю. Сам бы рад взятку дать, только бы Ваську в детский сад устроить. Выходит, и я ничем не лучше этих, которые своими подарками нашу подсудимую развратили. Я бы тоже дал…

— Так за чем же дело стало? — спросил «шкипер», окутавшись дымом. — Денег нет?

— Есть.

— Не знаете, кому дать?

— Да вроде знаю.

— Что же тогда?

— Да как-то…

— Боитесь?

— Не знаю… Боюсь обидеть, наверное…

— Вы просто не в силах оскорбить человеческое достоинство, — убежденно резюмировал «шкипер». — Успокойтесь: вы никогда и никому не дадите взятку. И не возьмете сами — не сможете. А мы здесь судим тех, которые и смогли, и потенциально готовы еще не на это.

«…Что-то я забрела в дебри воспоминаний, — подумала Татьяна Васильевна. — Надо об этом Жене рассказать. Но потом, потом… Пока главное — эти двое. Они-то потенциально способны на все».

В четырехтомном деле Муравьева и Головко есть запись показаний Дмитрия Ивановича Соколова, дежурного милиционера линейного пункта на станции Левобережная. Обычно тот, кто ведет протокол, ставит перед собой цель только отразить суть сказанного. А на самом деле рассказывал Дмитрий Иванович так:

— Один мой знакомый — прокурор в районе. Он думает, что человек для того и рождается на свет, чтобы совершить преступление. Разговаривать с ним без привычки невозможно: страх берет. А я почему-то, как про очередную ориентировку узнаю, так и тосковать начинаю. И не надоест же людям пакостить друг другу! Так же вот точно подумал, когда 28 октября собрали нас всех по тревоге и огласили ориентировку по особо опасным преступникам Муравьеву и Головко. А о Муравьеве примерно за неделю до этого отдельно сообщали. Они подозреваются в совершении аж трех убийств и ограблении магазина.