Следствие поручено мне

— Во-во! Пиши, покуда я жив. Пригодится, коли ты всурьез охотничать вздумал. Ну-с, а окромя прочего, прими в рассуждение мох — его ищи на северной стороне. А кедры, ели, пихта, листвяк — те горбатятся вершинами к югу. На юге у их и сучья толще, и корни. И трава на кочках — длиннее на юг, чем на север… Ну да это дело наживное: походишь вот по лесу, сам поймешь. Меня ить не омманешь — нет! Как глянул я на твою оружию, а на нем ни царапины — сразу понял: это ружье в тайге не бывало. И хучь ты морочь мне голову, што охотник, а вижу сразу: не простой ты человек и не зря егерем интересуешься. С милиции ты али бы еще откуда…

Дмитрий неопределенно улыбнулся, но ничего деду не ответил.

— Ну дак вот, — заговорил снова пчеловод, хитро прищурясь. — Ваську, помяни мое слово, мы все одно найдем.

— Я тоже так думаю, — охотно подтвердил Касьянов.

— Так вот, значит, я и говорю, што каждый у нас в Сосновке знал свою тайгу, как пес свою лапу. А паче всех знал лес Ромка Соколовский. Он был мастак! Нонешним егерям, хоть, бы и Ваське, нипочем бы его не поймать — уж так ловок был, страсть! И то сказать: у рыси заячья шерсть в зубах не переводится. И Ромке добыть зверя — раз плюнуть. Однажды он што удумал! Загнал стадо кабанов, штук небось сорок, не меньше, в ущелье, а исход-то Гришка-кориевщик да Сенька-пантовщик закрыли. То есть сели там с винтовками… Всех до одного перестреляли. Целый месяц потом мясо вывозили да жарили.

— Продавали? — спросил Дмитрий, прихлебывая жгучий, заваренный лимонником чай. — Тут же не пройти и не проехать…

— Продавать-то, как нонче, не продавали — некому было, но уж ели вволю и собак кормили за мое почтение.

Старик некоторое время помолчал, покряхтел, достал из золы кусок изюбриного мяса и бросил своему псу Валету.

Марс зарычал, требуя своей доли, и ему полетела кость.

— М-да, — заговорил снова дед, растирая ноги, обутые в олочи. — Охотник Роман был первейший… Раз шли мы с ним — гляжу, за коряжиной рыжая башка маячит. Тигра! Я шомполку свою вскинул, глаза заплющил, штоб, значит, порохом в них не брызнуло от выстрелу, а Роман говорит: «Погодь, я сам…» Взял он топор в руки, подошел к тому месту, где тигра лежала, да и трахнул ее по башке. «Готова, — говорит. — Я эту тигру давно приметил — она старая и вовсе больная…» Сколько он этих тигров китайцам продал до революции — ужас! Платили они ему здорово, потому как у этих инородцев тигра почитается священной животной. Они ею всякую болезнь лечат, особливо усы тигриные им надобны. Так Роман у той тигры усы срезал, а остальное бросил. А потом дед Афанасий эту шкуру нашел и в избу принес. Грелся на ней с Прошкой, то есть с Васькой…

Стемнело. Мороз крепчал, гулко треснуло какое-то дерево, эхо долго катилось по ущелью. Касьянов вздрогнул.

— Ну да ты слушай! Да заодно налей-ка ишо стаканчик.

Касьянов налил.

— Хороша! — крякнул с уважением дед и вытер рукавом усы. — Еще, конечно, Роман промышлял пантами и хвостами изюбриными. Хвосты он продавал американцам за пять долларов штука, а те потом куда их девали — не знаю. Можа, китайцам али себе в суп клали… А как началась смута, Ромка и вовсе осатанел. Добыл японские винторезы и ими стрелял женыценщи-ков и старателей. Караулил их на тропе и добычу всю как есть отбирал. А которым, что интересовались, куда лкди девались, объяснял, что тигра их съела. Богател Ромка от этакого прибытку, а лютел и того больше. Даже своего сынка Ваньку приобучил к разбойному делу. Бывало, даст ему винторез, а сам на Осиновую сопку заберется и колесо от телеги вниз скатит. А Ванька должен из того винтореза попасть пулей в колесо. И коли не попадал, лупил его нещадно. Ванька-то и наловчился потом пулять так, што ни зверь, ни жень-шенщик какой от его пули уж не уходил. Однако никакая сорока в свое гнездо не гадит: так и Роман в Сосновке вел себя смирно, и мужики им были довольны. Не обижал он их и при добыче, конечно, бросит им то, что от своего обеда останется. Но и того немало!..

Кочегаров закурил, тщательно, не обронив ни одной крупинки махорки. И прислушиваясь к далекому шуму Тайменки в ущелье, сказал раздумчиво:

— Всякая сосна своему бору шумит: покрывали мужики его разбойство. Да и то сказать, и сами были разбойники немалые. Дворы у всех были крепкие, зверья в тайге сколько хошь — только не ленись… Всяко промышляли, а в нужде не были. И потому, как революция-то случилась, не больно ей обрадовались. Привыкли по-старому. Эхе-хе, смурное было времечко! Налей-ка мне еще жженки, свербит што-то внутре…

Выпил, закусил, пошевелил палкой желтые угли.

— Сам што не пьешь? Аль больной какой?

— Не положено на службе, — ответил Дмитрий и тут же поперхнулся, закашлялся, словно глотнул дыма. — То есть я хотел сказать — на работе не пью, и тут не тянет. Совсем даже отвык.