Следующий год в Гаване

Я чувствую, как лицо мое краснеет. То ли от рома, то ли от темы разговора, но мне становится жарко.

Луис смотрит на меня с непроницаемым выражением лица.

– Твое определение романтики весьма своеобразно.

Я моргаю.

– Что ты хочешь этим сказать?

Похоже, он снова слегка издевается надо мной.

– Ты говоришь о страсти, а как же поддержка, взаимное уважение, дружба? Почему люди всегда хватаются за искру, которая может погаснуть в любой момент?

Интересно, сохранилась ли эта искра в его отношениях с женой? Или их брак держится только на том, что он сейчас упомянул?

– Эти вещи тоже очень важны, – уступаю я. – И в отношениях между бабушкой и дедушкой они тоже присутствовали. Они были женаты долгое время – я очень сомневаюсь, что брак может существовать без этих качеств.

Он наклоняет голову в молчаливом согласии.

– Но мне также нужна искра, – продолжаю я, и мой голос становится смелее.

Луис смеется, и смех этот гортанный и теплый.

– Я в этом не сомневаюсь.

Он снова берет стакан и подносит к губам, его кадык подрагивает, когда он делает глоток.

Я не могу отвести взгляд.

– Я думаю, что такая семья, как твоя, вряд ли обрадовалась появлению среди них революционера, – говорит он.

– В этом нет никаких сомнений. – Я колеблюсь, разрываясь между тем, чтобы говорить правду и соблюдать осторожность. Но ром развязывает мне язык. – Всю свою жизнь я слышу только самое плохое о таких людях, как Че Гевара и Фидель Кастро.

Существует разница между кубинцами, которые уехали, и кубинцами, которые остались. С одной стороны, у тех, кто уехал, сохранились привязанность и беспокойство о членах семьи и друзьях, оставшихся на Кубе, они чувствуют потребность помочь им уехать. С другой стороны, некоторые считают, что оставшиеся виноваты в том, чтобы Куба стала такой, как сейчас. Оставшись, они узаконили и укрепили власть Фиделя, поддержали ее. Люди вроде моей бабушки воспринимали это как предательство. Поскольку предателями были ее соотечественники-кубинцы, тем сложнее ей было смириться. Гораздо легче простить незнакомца, чем того, кого любишь.

– Мне трудно представить, что моя бабушка полюбила такого, как они.

– Может быть, он и не был таким, как они, – предположил Луис. – Не все участники движения «26 июля» были такими, как Фидель.

Мне стыдно признаться в том, что мои познания в политической истории Кубы довольно поверхностны. Я знаю только общую информацию, которую почерпнула в разговорах с бабушками, я довольствовалась утверждениями о том, что Кастро и коммунизм – это плохо, и не вдавалась в детали. В нашей семье Кастро олицетворял зло, и малейшее сомнение в правоте этой позиции приравнивалось к богохульству.

– И кто же из них был самым хорошим?

Луис осушает свой стакан и опять наливает в него ром. Он пододвигает стакан ко мне. Когда я беру бокал в руки, его пальцы прикасаются к моим.

Я подношу стакан к губам и вдыхаю аромат.

Луис отворачивается и снова смотрит на океан.

Я делаю глоток, и мое горло обжигает огненный поток. В животе у меня становится жарко.

– Я не говорил, что среди них были хорошие, – уточняет Луис. – Просто были люди, которые погибли до того, как из героев-освободителей сами превратились в тиранов. Они руководствовались добрыми намерениями. Но к сожалению, часто самые отъявленные злодеи начинают с самых хороших намерений.

Я возвращаю ему пустой стакан. Он снимает крышку с бутылки рома, наполняет его и подносит к губам.

– Я хочу найти его, – говорю я, сама удивляясь своим словам.

Главное для меня сейчас – узнать, что же произошло между ними. Мне необходимо разгадать эту загадку.

– Ну конечно, ты же журналист. – Луис вздыхает, на его лице выражение, в котором читается смирение вперемешку с весельем. – Что ты о нем знаешь?

– Немного. Он не подписывал свои письма.

– Вероятно, чтобы уберечь твою бабушку в случае, если их когда-нибудь найдут. Были ли в этих письмах какие-то подсказки?

Я на мгновение задумывалась.

– Он был адвокатом. Он познакомился с Фиделем в Гаванском университете, когда изучал там право.

Луис едва заметно вздрагивает, и его реакция говорит о многом. Даже после своей смерти Фидель продолжает отбрасывать длинную тень.

– Этого недостаточно, чтобы начинать поиски. Ты даже не знаешь, остался ли он на Кубе или уехал. Жив ли он до сих пор.

– Я все понимаю.

Без интернет-поиска и генеалогических сайтов это будет трудное дело. А без имени и фамилии задача кажется совсем непосильной. И все же меня не покидает мысль о том, что, отправляя меня сюда, бабушка верила, что я смогу найти зацепку. Анна сказала, что бабушка попросила сохранить шкатулку для меня; она, должно быть, хотела, чтобы я узнала правду. Но если так, то почему она никогда сама мне об этом не рассказывала?

– Твоя бабушка может что-то знать, – добавляю я, вспоминая слова, которые сказала мне Анна. – Может быть, в этой истории замешаны и другие люди, которые до сих пор живут на Кубе. Я хочу хотя бы попытаться найти его. Если он все еще жив, если он в Гаване, возможно, я смогу встретиться с ним.

– Но зачем тебе это нужно?