Следы ангела

…Она долго ерзала на постели, укрывшись с головой одеялом. Он мучительно наблюдал изменения ее силуэтов – ткань предательски не целомудренно обтягивало юное тело. Несколько раз порывался подбежать к ней с широкого подоконника, который заменил ему кровать. Сердце начинало биться все чаще и сильнее, так что стук уже, кажется, был слышен в воздухе. И вот она уже застывала в испуге: не сдержит слово, страшно, я погиба. Но в последнее мгновение, глубоко вздохнув, Слава оставался на месте. Успокаивался, запивал луну пакетовым гостиничным чаем. Молчал.

Оглядывал очертания номера, насколько позволял такой теплый и близкий спутник.

Номер, стилизованный под старину, обклеенный, как может показаться, бархатными обоями; широкая дубовая кровать стояла в центре – над ней картина, что-то из Шишкина, на противоположной стене мирно тикали больше деревянные часы. Это тоже был суррогат старины, каждый час они выдавали глухую мелодию «Тридцать шестого «Менуэта»» Баха.

– Из тетради Анны Магдалены, – хором вспомнили они, когда часы пропели в первый раз.

Громкость мелодии поддавалась регулированию, но Слава и Лена решили не выключать музыку этой ночи.

…После третьей мелодии она высунулась из-под одеяла.

– Неужели ты ее не любишь, вы ведь пять лет уже вместе? Так не бывает, чтобы взял и разлюбил!

Он выхватил из темноты ее влажные глаза. Девушки при свете луны похожи на ангелов. Но если ангелы при этом плачут, значит, что-то в этом мире идет не так.

Слава молчал…

– Ты ответишь мне? Говори! – раздражалась Лена.

– Я тебе уже все много раз объяснил. Не люблю. Так бывает, – монотонно ответил он.

– Но ты понимаешь, что между нами ничего не может быть, пока… – и она снова нырнула под одеяло.

– А ты хочешь? – дерзко, по-пацански, брякнул он.

– Дурак!

Снова время вытягивало тени и нервы. Какие только картины блуда не рисовал себе Слава в эти минуты. Дышал все чаще и глубже.

Луна освещала кусок одеяла. Складки и морщины его говорили, что и внутри девушки идет сильная борьба чистоты с грехом. Ночная тишина лишь усиливала их дыхание и каждый шорох от дерганых движений… Она прислушивалась к нему, не смея открыть глаза и доверяя только слуху. Беспрестанно про себя читала молитвы, неистово, всю свою страсть растворяя в их словах. На время становилось легче. Но снова и снова Слава слышал глубокое порывистое дыхание Лены, а луна снова и снова подчеркивала ее неспокойность.

Он сдался в четвертом часу. Медленно подошел к кровати, поцеловал своего ангела сквозь одеяло…

Лену парализовало. Она сама не могла понять, почему не может ничего сделать, почему и слова сказать нет сил… Бросало в жар и дрожь, мурашки и вода ручьями стекали с ее шеи, плеч, живота… Его руки гипнотизировали и не давали сопротивляться… Руки, которые могли раздвигать небо и вычерпывать океаны, смазывать звезды в единый белый шлейф и прокладывать ей тропинки в раскаленных песках – столько вселенской силы, тепла и любви было в его прикосновениях! Кто устоит от такого? И вот он уже целовал ее везде, где только ему хотелось и как ему хотелось, и вот он уже собирал капли губами с ее шеи и груди, и вот уже дотронулся до белья…

Старинные часы пропели Баха. Мелодия прозвучала громче обычного. Гулом наполнила комнату и отдалась в сознании влюбленных тревожным рогом… Лена будто очнулась от магии и, быстро сбросив с себя тяжелую ношу греха, спрыгнула с кровати и закрылась в ванной.

Менуэт закончил свой фрагмент также тихо, как и много раз до этого и после.

…Как не просил Слава прощения, как не каялся ей и как не корил себя, она не открыла. Ночевала в ванной, он кипятил чайник и накрывал собой подоконник, луна рисовала свои пейзажи на белых простынях…

Оломонов не мог ни о чем думать. Что-то кололо его снаружи, но еще больнее внутри – иголки протыкали и царапали мысли, мечи рубили в области сердца. Еще чуть-чуть и не осталось бы сил выйти из этой мясорубки совести… Открыл форточку, вдохнул в себя весь город, помолился на освящаемые на горизонте купала…

Ночь пролетела быстро, оставив в душе обоих сумерки.

На рассвете он вдыхал запах кефира – рассвет всегда замешан на молоке – и смотрел на нее глазами Таурского ворона, который умоляет человека приручить себя.

…

– Мы не должны больше видеться, сказала Лена, когда автобус подъезжал к Москве. – Ты понимаешь, что мы грешим? Что я скажу маме?

Автобус резко остановился, она качнулась к его лицу, было грешно ее, сердитую, не поцеловать.

– Да пошел ты, – ответила она, отняв от его языка свой, и выбежала из автобуса.

…С тех пор Слава и Лена виделись почти каждый день. Через месяц он добился у нее признания в любви. Она запекла бумажку с тремя словами в пирог. От такой вкусноты Оломонов совсем потерял рассудок.

Еще через неделю она сказала ему, что не уверена в своей любви. И что не может любить женатого. И что не простит ему никогда, если тот разведется…