Следы помады. Тайная история XX века

Воображаемая революция в страсбургской лаборатории развивалась в трёх плоскостях: в художественной плоскости произведения, названного «Возвращение Колонны Дурутти», в литературной плоскости текста «О нищете студенческой жизни» и в тактической плоскости последующих событий, а также в реакции, которую они вызвали. Вкратце история была простая. Устав от скучных занятий и брезгуя убогостью политики левацких молодёжных группировок, весной 1966 года пять студентов объявили о своём желании развалить учреждённый администрацией студенческий профсоюз, выставили свои кандидатуры на выборы его руководства, и в условиях подавляющей апатии своих конкурентов оказались победителями. Во время летних каникул друзья удивлённых победителей связались с СИ через их парижский почтовый ящик — только так ситуационисты поддерживали связь с кем-либо, — и попросили о встрече. У нас есть некоторая власть, написали молодые люди, мы хотим вывести её строя.

K 1957 году стремление к чистоте в помыслах и действиях довело Леттристский интернационал до потери подвижности, когда остались только помыслы и никаких действий; вот почему ЛИ должен был объединяться с кем-то не столь непорочным, должен был сделать шаг назад. В 1966 году СИ оказался в таком же положении. «Ситуационистский проект достиг своей окончательной формы», — писал в 1974 году Кристофер Грей в “Leaving the 20th Century”⁷⁶. «СИ следовало бы оставаться маленькой, крепко объединённой группой революционеров, посвящённой выплавке критики современности, т. е. потребительского капитализма — и стремящейся донести свою критику при помощи любого возможного скандала и агитации. Всё в расчёте на всеобщее восстание. Поэзия может твориться только всеми». У группы для этого было всё, за исключением общественного пространства, их скандалы имели место лишь в пределах журнала. С изгнанием одноразовых союзников, вроде Анри Лефевра, как самозванцев или воров, с уходом практикующих художников и архитекторов изначального СИ (некоторые, как Иорн, ушли сами, остальные были исключены), с отказом от выставок, направленных против искусства, и планов по обустройству новых городов (или же планов захватов музеев, даже штаб-квартиры ЮНЕСКО) СИ обратился к изучению чужих жестов отрицания — других протестов, бунтов, несогласованных забастовок, разного рода актов насилия. Хотя это изучение сопровождалось усиливающимися участливостью и восхищением, через призму которых восприятие чужих идей иногда бывает более глубоким, чем у тех, кому идеи впервые пришли в голову, сходя со страниц в качестве реального разговора актёров и мыслителей, это был не иначе как разговор выдуманный, берущий начало в отрицании искусства и теперь ищущий своего претворения в жизнь в событиях; даже как только разговор углублялся в мировые темы, в новости, обсуждаемые всеми, и новости, которых не заметил никто, кроме разговаривающих, он становился всё более эстетским, теорией, уничтожающей свои доказательства. Достигнув кульминации своей истории, ситуационисты оказались принадлежащими этому миру, но не внутри его: «их достижения в области интеллектуального влияния и области его применения, — написал Грей в наброске, не вошедшем в “Leaving the 20th Century”, — оказались растрачены, или это мне только так кажется, в смысле живости и пафоса их собственной повседневности. Количество членов радикально сократилось… Организация перестала быть по сути международной. Она являлась парижской. Больше не было никаких экспериментов с архитектурой или жилым пространством. Культурный саботаж также был забыт. Они пребывали в состоянии перманентного распада. Группа замкнулась на себе. Не осталось почти ничего, что не считалось ими реформистским. Всё скатилось к усовершенствованию своего анализа, к первозданности их антифилософии: всё ограничивалось журналом. Хмельной, хулиганский энтузиазм их леттристского прошлого сменился соответствием роли неимоверно строгого отказа от всего, что не отказ»⁷⁷. Страсбургские студенты дали шанс ситуационистам вернуться в мир.