Следы помады. Тайная история XX века

Вся соль истории, которую я попытался отследить, содержится в этой песне. Примитивность музыки развеивает преходящие доводы повествования и одновременно сосредоточивает в себе его детали, берёт на себя все его долги: вот почему исполнение такое сильное. Оно превращает в панк-песню «всеобщую забастовку» Жан-Мишеля Менсьона, по сути, ею и бывшую, а панк-песни обращает в граффити, которые, вероятно, он рисовал. Убеждённый, что разговаривать на всем понятном языке значит не говорить ничего, человек в комнате в одно мгновение вызывает в памяти Хуго Балля, размахивающего крыльями в «Кабаре Вольтер», Вольмана, шипящего и рявкающего в “Tabou”, глоссолалию “Mémoires” Дебора, непередаваемую сумятицу Джонни Роттена на последней минуте “Holidays in the Sun”. Теперь убеждённый, что осудить старый мир значит уничтожить его, и что проповедовать новый мир значит творить его, человек в одно мгновение воспроизводит полные ненависти берлинские речи Хюльзенбека, проповедь Мишеля Мура в Нотр-Даме, постановления ЛИ в «Проекте по рациональным украшениям города Парижа», карнавализацию СИ в мае 1968 года, призыв к разрушениям в “Anarchy

in the U.K.” Он воссоздаёт их заново не во время события, а незадолго до того, как это происходило, и сразу же после того, как они сотворили свою историю, — после того, как они исчезли из неё. Оставив эти псевдособытия подвешенными во времени, человек воспроизводит приговор истории всем таким попыткам, всем попыткам вырваться из своего века вперёд или назад: приговор, которого можно избежать лишь посредством безумия или самоубийства. Но, разумеется, это не всё, что происходит в этой песне. Такая тихая, “The Building” является эхом взрыва, который произошёл на самом деле.

«Мы хотели создать ситуацию, когда ребятам гораздо интереснее было высказаться самим, чем покупать пластинки», — говорил Малкольм Макларен о Sex Pistols, и одним из результатов ‘Anarchy in the U.K.” стало огромное количество пластинок-откликов, тысячи произведений на множестве языков по всему миру. Это был потлач бесчисленных «да» и «нет», звучавший как разговор, где на кон ставилось всё, — потлач, который временами звучал как разговор, в котором принимали участие все.

Это то, что по-прежнему можно услышать в некоторых артефактах, оставшихся от панк-разговора — в “One Chord Wonders” The Adverts, в “I Am a Cliché” X-Ray Spex, в “Return the Gift” Gang of Four. Уничтожив все границы обыденной речи, превратив её в публичное выступление, разговор обнаружил новую тему: повседневную жизнь, раскрытую как жизнь общественная. В этой ответной записи самые обычные явления денег или любви, привычки или новостей не были ни обычными, ни явлениями, но интересными конструкциями, мистериями доверчивости и власти. В тоске или в восхищении они могли инсценировать повиновение или противодействие, лживое сознание или отрицание. Как в ‘Anarchy in the U.K.”, улицы становились потенциальными территориями действия, а обычные здания приобретали всемирно-историческую значимость. Как в “Holidays in the Sun”, всемирно-историческое обращалось в шутку, а затем в фильм ужасов. Как в “Bodies”, частная личность становилась политическим телом, и эта трансформация создавала неотложную проблему, вызывала дух коллективного неистовства — дрожь от своего собственного громкого голоса, вызванного своим собственным страхом, — то, чего ранее в себе не содержала ни одна запись.