Следы помады. Тайная история XX века

Это — или это вполне может быть — 1985 год. В Вашингтоне после убедительного переизбрания на второй президентский срок Рональд Рейган обратился к членам своей администрации. «Последние четыре года у нас получалась прекрасная музыка, но теперь это дрожь, треск и грохот». В Гватемале наёмники бок о бок с правительственными войсками подавляют сопротивление правительству ещё с тех пор, как Биг Джо Тёрнер впервые вывел “Shake, Rattle and Roll” на вершины хит-парадов, надев футболки с версией старого лозунга «УБИВАЙТЕ ВСЕХ, ПУСТЬ БОГ РАЗБИРАЕТСЯ». В Беркли, рядом с переполненной кофейней я заканчиваю читать утреннюю газету, в которой я увидел эти истории, и разглядываю бывших пациентов психбольницы, лезущих к ужасно занятым богемным буржуа, вымаливающих 25-центовики, рвущих на себе одежды, посылающих вослед гнев Божий. Один человек, которого каждый день можно встретить гуляющим в северной части города (никогда в южной — посреди города существует граница, видимая ему одному), носит с собой неизменный ненатянутый лук и колчан, наполненный палочками, у другого на его потрёпанных брюках и башмаках дотошно нарисованы различные послания. Пока я их разглядываю, эти истощённые, ещё не старые изгои, остановившие все свои часы, превращаются в рантеров, выкрикивающих непристойности в английских церквях XVII века, в адептов Свободного Духа, припадающих к земле у порогов Швабии XIV века: странные культурные реликты, путешественники во времени, запетлявшие следопыты. В моей голове слишком много прочитанных книг — следствие слишком долгой жизни наедине с самим собой, — но насколько много их должно быть, чтобы превратиться в «слишком много», когда катары по-прежнему фигурируют в новостях? Ереси и богохульства, вырывавшиеся лавой изо рта Абиезера Коппе в Лондоне 1649 года («и была мне протянута рука и был в ней свиток… из руки моей вырвался, и вонзился свиток в мой рот, и проглотил я его, и наполнил им свои внутренности, и как полынь он был горек, и зажарился он, и горел в желудке моём, пока таким не вытащил его обратно. Из самого сердца теперь возвещаю его вам»³), сегодня обозначают крайности великой социальной революции, но в случае Коппе они происходят от синдрома Туретта и копролалии[152]; вот хрестоматийный пример. Человек, вращаясь, поднимается на ноги и слово «срань» проливается ливнем, десять раз, сто раз; затем в одну минуту человек объявляет себя всяким известным рок-исполнителем, чьи имя или фамилия начинаются на «Дж»: «Я Джимми Хендрикс, я Джо Уолш, я Джуниор Уолкер, я Джимми Джонс, я Майкл Джексон, я Джонни Роттен, я Элтон Джон, я Стив Перри, я Ян Андерсон, я Джефф Бек…» Я отправляюсь домой и слушаю “The Building”.

Эта песня из “it falleth like the gentle rain from heaven — The Mekons Story”, коллекции фрагментов и обломков, отмечающих историю первых шести лет английской панк-группы, образованной в Лидсе в 1977 году и временно распавшейся по состоянию на 1982 год. Сборник представляет собой хронику возможностей и неудач. Мечта скукоживается в брюзгливость, общая ярость — в личную стыдливость, остроумие — в глумление над собой, мелодия и ритм — в пьяное, невнятное электронное повествование, соединяющее части воедино. Будучи одной из тысяч групп, оказавшихся на территории, расчищенной Sex Pistols, The Mekons более всего стали известны как группа, воспринявшая панк-идеологию серьёзнее прочих: «Те, кто не умеет играть, учатся, а те, кто умеет, пытаются разучиться». Они быстро провалили свой единственный шанс пойти на поводу у критики и коммерческих предложений крупного лейбла и исчезли в поп-пустыне, которую никто так хорошо не закартографировал, как они; на “The Mekons Story” можно услышать, как это происходит.

Выпущенные в 1978 году на меленьком лейбле, первые записи The Mekons — “Never Been in a Riot”, “Where Were You?” и “32 Weeks” — были бессмысленно корявыми, сомнительными выкриками — в соответствующем порядке — о поиске проблем себе на голову, о желании возбудиться и о числе недель низкооплачиваемой работы, которой приходится заниматься, чтобы оплатить домашнюю утварь вроде холодильника. Они были осознающими себя утверждениями панковской грубости, скрытыми в темноте ножевыми ранами, порождёнными выключенным светом, — и они получили признание в небольшом, но растущем панк-сообществе. Записанная в 1982 году, когда «панк» уже стал ещё одной главой в истории рок-н-ролла и никто не обращал внимания на The Mekons, “The Building” — без инструментов, без группы, только глотка и нога Марка Уайта — выше грубости. Как пятно забвения и публичности, молчания и прилюдного выступления, это есть антитеза самоосознанности, антитеза идеологии или даже стиля: это событие, даже если по существу это падающее в лесу дерево, здание, рушащееся только в голове у певца. Неприкрытая, требующая изменения мира, “The Building” оказывается первой панк-песней, проповедью, возносящейся намного выше Sex Pistols; нагая, проклинающая тот факт, что мир гораздо реальнее, чем когда-либо прежде, она же остаётся и последней.

Вся соль